– Вы в нашей стране, – сказал Идир. – Пусть официально мы подчиняемся Рабату, королю… но землю, на которой мы обитаем, мы воспринимаем как наше собственное королевство.

Вторым мужчиной в этом маленьком поселении был Иммельдин, муж Майки. На нем, как и на его жене, лежал отпечаток суровой жизни под немилосердным солнцем Сахары. Он много курил – вообще не выпускал сигареты изо рта. За те две недели, когда я каждый вечер ужинала вместе с их семьей, мне редко доводилось слышать его голос, и я часто подумывала о том, что он считает меня обузой. Как оказалось, вместе с Идиром он немного занимался земледелием в оазисе, выращивая травы и кое-какие овощи, которые они раз в месяц продавали на базаре в Тате. Еще они держали несколько молочных коз. Женщины на ткацком станке ткали простые коврики с традиционным узором, а также вязали кружевные вещи и шапочки типа тех, что носили Идир и Иммельдин.

– Они делают очень хорошие вещи, – сказал мне Идир на своем примитивном французском. – Каждый месяц к нам приезжает друг – Аатиф. На грузовике, на котором он едет в Марракеш. Он забирает все, что сделали наши женщины, и продает товар торговцу. В прошлом месяце он привез нам две тысячи дирхамов! Таких больших денег мы еще не получали! Целое состояние!

Я подумала про своего мужа, покупавшего бутылку вина за 230 долларов, что он едва ли мог себе позволить. И про то, как за несколько недель до отъезда в Марокко я пригласила на ужин представителя одной из компаний – нашего потенциального клиента – и вызвалась оплатить счет на 300 долларов в одном из лучших ресторанов Буффало. А здесь семья из пяти человек целый месяц жила на 2000 дирхамов (и это в лучшем случае). Из слов Идира я поняла, что обычно им платят за изделия как минимум в два раза меньше. Титрит с Наимой, я видела, расплылись в улыбках, когда он это сказал, потому что именно они – вместе с Майкой – работали за ткацким станком.

Старинный ткацкий станок – орудие их труда – стоял под парусиновым навесом на четырех шестах, врытых в землю. Однажды утром я пришла туда посмотреть, как работают женщины. В парандже и джеллабе я чувствовала себя как в сауне. Но три женщины будто бы и не замечали сумасшедшей жары. Наблюдая за Майкой, которая, отдавая приказания, с дьявольской скрупулезностью завязывала узелки, я невольно удивлялась, как ей удается выполнять столь тонкую работу в длинном одеянии, да еще с плотным покрывалом на лице, прятавшим все ее черты, кроме глаз. Титрит отдавала предпочтение более легким тканям кремового или беловатого цвета с желтым или серым оттенком, но она тоже была полностью укутана в материю, скрывавшую все ее тело целиком. Только Наима – пока еще слишком юная, чтобы носить паранджу, – обходилась джеллабой и головным платком. Как и ее мать с бабушкой, она, казалось, никогда не обливалась потом, а вот я покрывалась испариной каждый раз, стоило мне выйти из палатки в одеянии, прятавшем от внешнего мира все мое физическое существо, за исключением глаз и ладоней.

Когда я предложила Майке свою помощь, она попыталась научить меня основным приемам ткачества, но через несколько минут я стала задыхаться от жары, и она велела мне вернуться в палатку.

Вода была в дефиците. В оазисе, как я обнаружила, имелась скважина, из которой живительную жидкость выкачивали старым насосом. Ее нормировала Майка. Мне четыре раза в день выдавали старую пластиковую бутылочку с водой, – чем я и должна была довольствоваться. И это означало, что подолгу находиться под открытым небом до наступления ночи для меня было рискованно. Также два раза в день мне давали большое ведро воды для того, чтобы я могла помыться. Ну и в туалете тоже стояло ведро воды с тряпкой, чтобы обтереться после справления нужды.

Образованием Наимы занималась Титрит. Ежедневно после обеда девочка под руководством матери по нескольку часов читала, писала и постигала азы математики. Однажды утром Наима, взволнованная, вбежала ко мне в палатку. Оказывается, отец с дедушкой ездили продавать свою продукцию на базар, и папа привез ей большую книгу. Приключения Тинтина. На арабском языке. Она показала мне большую глянцевую обложку, местами немного помятую. Я тоже читала книги Эрже, когда была в возрасте Наимы, и сейчас попыталась объяснить ей, что да, я все знаю про отважного бельгийского репортера Тинтина и его верного жесткошерстного фокстерьера по кличке Снежок. Я попросила Наиму почитать мне немного. Она забралась ко мне на колени и стала читать всю книгу, порой голосом изображая Тинтина, его собаку и крайне эгоистичного капитана Хэддока. Слушая дивный напевный голосок Наимы, чувствуя, как она прижимается ко мне, я испытывала щемящую тоску – до того мне хотелось иметь ребенка. И столь же щемящую печаль, ведь я знала, что ребенка у меня никогда не будет.

Увлеченно внимая Наиме, я не заметила, как Титрит вошла в палатку и остановилась, с улыбкой наблюдая за нами. Наконец, когда мой взгляд упал на нее, я несколько оторопела, подумав, что, возможно, ей не нравится, что ее дочь сидит у меня на коленях. Однако Титрит, заметив мою тревогу, жестом дала понять, что она не сердится, и даже сказала что-то Наиме, после чего девочка продолжала читать.

Позже в тот же день, когда она вернулась одна, чтобы сменить мне повязки, Титрит, тронув мои кольца, обручальное и в честь помолвки, жестом изобразила объятия, а затем коснулась своей головы. Так она спрашивала: Где твой муж? В ответ я развела руками, сказав:

– Ушел.

Титрит с сочувствием посмотрела на меня, потом тронула мой живот и рукой очертила округлость, подразумевая беременность.

– Я хочу ребенка. Но… – ответила я, качая головой.

Английского, может, она и не знала, но суть моих слов, безусловно, поняла.

– Insha 'Allah, – произнесла Титрит.

Да будет на то воля Аллаха.

Дни шли медленно. Я все еще была слаба и физически, и психологически, и вялость моего нынешнего существования меня ничуть не волновала. Каждый вечер я ужинала с семьей приютивших меня берберов, завтрак и обед мне приносили в палатку, Майка с Титрит по целому часу врачевали мои раны, но самым ярким событием дня для меня был час, проводимый в обществе Наимы, навещавшей меня ближе к вечеру. Утром она помогала маме с бабушкой за ткацким станком, затем несколько часов постигала науки вместе с матерью, а после прибегала ко мне в палатку. Как-то, в один из первых дней нашего тесного общения, Наима, показав на свой рот, произнесла:

– Английский.

В ответ я показала на свой рот и сказала:

– Arabie. – Я еще в Эс-Сувейре узнала, что это слово означает «арабский».

Следующие десять дней или около того мы учили друг друга словам, выражениям, числам на своих родных языках. Я научилась по-арабски считать до десяти. Наима освоила английские местоимения: я, мне, ты, вы, он, она, оно. Я запомнила такие фразы, как «Shukran min fadocik» (Спасибо за ужин), «Min fir shreb» (Мне нужна вода), «Fin wan mfouk» (Ты – мой друг). Наима радовалась, что она уже знает английский алфавит до «М» – я ей пообещала, что каждый день мы будем выучивать по две новые буквы.