— Нет, друг мой Мортемар, я хочу вовремя предостеречь тебя, чтобы твоя рука не коснулась руки труса.

Эти слова громко прозвучали в большой пустой комнате, затем настала мертвая тишина. Словно ужаленный, Мортемар невольно сделал шаг назад. Он, конечно, не понял значения всего происшедшего, так как был застигнут врасплох, и только с изумлением смотрел на стоявшего пред ним молодого человека.

Эглинтон нисколько не растерялся при этом оскорблении; он только смертельно побледнел, но его глаза по-прежнему строго и серьезно в упор были устремлены на врага.

— Да, трус! — повторил Гастон, пытаясь справиться с охватившею его дрожью и волнением в голосе. Видя полное спокойствие лорда, он громадным усилием воли заставил умолкнуть ярость, но зато дал полную волю презрению. — Или вы будете отрицать пред моим другом, графом де Мортема-ром, только что хотевшим пожать вашу руку, что вчера ночью, после нанесенного мне оскорбления, вы отказались дать мне удовлетворение? Трус! Вы не имеете права касаться руки другого… руки честного человека. Трус! Слышите ли вы меня? Я еще и еще повторю: трус! трус! и буду кричать до тех пор, пока все в Версале узнают, что вы — трус! Даже и теперь, когда моя рука ударит вас по щеке, я скажу — трус!

Как все потом произошло, Мортемар никак не мог определенно сказать. Движение было необычайно стремительно; у Гастона с диким воплем вырвалось в последний раз слово «трус!» — но его рука, поднятая для удара, была в тот же момент схвачена и сжата, словно в стальных тисках.

— Довольно, любезный! Довольно! — произнес мягкий, совершенно спокойный голос, — Именем Бога прошу вас: не выводите меня больше из себя, иначе здесь произойдет не дуэль, а убийство. Так-то! — прибавил он, выпуская руку Гастона, который, шатаясь, чуть не падая от боли, отступил назад. — Да, правда, вчера я отказался от поединка; если бы я вчера до петухов не выехал из Версаля, то за такую отсрочку заплатил бы жизнью моего друга там, далеко, в Шотландии, одинокого и обманутого. Ну, а теперь другое дело, — весело прибавил он, — и я весь к вашим услугам.

— Да, — злобно засмеялся Гастон, все еще корчась от боли, — теперь вы к моим услугам в надежде, что моя искалеченная рука будет залогом вашей безопасности.

— Нет, к вашим услугам на расстоянии этого стола, — холодно ответил Эглинтон, — с парой пистолетов, из которых один не будет заряжен. И мы оба будем действовать левой рукой.

С губ Мортемара сорвался протестующий крик.

— Это невозможно!

— Почему, граф?

— Это было бы убийство, милорд!

— А разве граф де Стэнвиль имеет что-нибудь против? — спокойно спросил Эглинтон.

— О, нет, будьте вы прокляты! Где пистолеты?

— Если вы желаете, граф, мы возьмем ваши пистолеты. Вы, конечно, не могли проехать такой длинный путь от Версаля, не имея в кобурах пары пистолетов?

— Вы угадали, милорд, — беспечно произнес Гастон. — Пожалуйста, Мортемар, там, под плащом… пара пистолетов.

Мортемар сделал попытку возразить.

— Замолчи! — вне себя сказал Гастон. — Разве ты не видишь, что я должен убить его?

— Это так же очевидно, как то, что там светит луна, мсье де Мортемар, — сказал Эглинтон с многозначительной улыбкой, — Прошу вас, дайте пистолеты.

Молодой человек молча повиновался и пошел к месту, только что покинутому Гастоном, где лежали его плащ, шляпа и хлыст. Достав пару пистолетов, Мортемар вернулся к противникам.

— Из одного из них я выстрелил сегодня рано утром в пару бродяг, — сказал Гастон, взяв оружие из рук Мортемара и кладя пистолеты на стол.

— Это было весьма кстати, граф, — серьезно сказал Эглинтон, — теперь нам остается только бросить жребий.

— Кости! — коротко произнес Стэнвиль.

Тут же на столе стоял ящик с игральными костями, оставленный одним из завсегдатаев; Мортемар молча передал его Эглинтону. Ему было непонятно спокойствие этого человека, тогда как настроение Гастона было ему вполне ясно: это были животная ярость, ослепившая его до возможности убийства на месте, и возбуждение, доводившее его до дерзкого презрения к последствиям своего вызова.

Право было на стороне Эглинтона. Теперь он был оскорбленной стороной и мог назначать условия. Желал ли он смерти, был ли он так равнодушен к жизни, что совершенно хладнокровно мог смотреть на пару пистолетов, из которых один, принимая во внимание узкий барьер лишь в ширину стола, без промаха влек за собой смерть, и на этот ящик с игральными костями, властителя его судьбы?

Правду говоря, Эглинтон был совершенно равнодушен к исходу поединка. Ему было все равно: убьет ли его Гастон, или оставит в живых. Лидия ненавидела его, так не все ли равно, что небо было такое голубое или солнце переставало бросать на землю свои лучи? В нем было беспредельное равнодушие человека, которому нечего было терять в жизни.

Он твердой рукой взял ящик с костями и бросил жребий.

— Бланк! — едва дыша прошептал Мортемар, увидев результат жребия.

Лицо лорда по-прежнему оставалось бесстрастным, хотя теперь, по всей вероятности, выигрыш был на стороне Гастона.

— Три! — спокойно сказал он, когда кость еще раз покатилась по столу. — Граф, вам принадлежит право выбора пистолета.

Мортемар