Примасу архиепископу грозненскому Потоцкому была выслана грамота, в которой Анна I требовала исключить Лещинского из претендентов на польский престол. При этом царица намекнула, что если к «чувствительному нашему прискорбию» поляки не прислушаются к ее советам, то Россия «противу воли своей» вынуждена будет «иные действительные меры предвоспринять». Тогда Анна погрозила Польше пальцем в первый раз.

Польша, разумеется, не послушалась. Избирательному сейму по польским законам предшествовал сейм конвакционный. Он собрался в конце апреля. На этом сейме постановили, что в короли может быть избран только природный поляк и католик, не имеющий наследственной державы и женатый на католичке. Этим постановлением поляки прямо говорили «нет» сыну покойного Августа II — Августу саксонскому. На этом же сейме решили признать врагом отечества каждого, кто провозгласит короля без согласия сейма. Было запрещено частным лицам собирать войска под любым предлогом.

На бумаге все выглядело очень убедительно, а на деле шляхта раскололась. Русский уполномоченный в Варшаве Левенвольде, возражая против Лещинского, вел с примасом бесконечные разговоры, суть которых сводилась к тому, что императрица Анна, питая к Речи Посполитой горячую дружбу, найдет способ «наказать врагов ее и обеспечить спокойствие в государстве».

Устав от этих бесед, примас вспомнил старый польский закон: во время избирательного сейма послы иностранных держав не имели права присутствовать в Варшаве. Левенвольде не смутил подобный указ, он заявил, что находится в польской столице по повелению своей государыни и не будет повиноваться приказам, противоречащим международному праву.

Так кто же займет польский трон? Легко голосовать «против» и очень трудно «за». Левенвольде писал в Петербург, что самой польской и литовской знати выбирать на трон некого, все паны врозь, каждый только за себя и расположить их в пользу одной, достойной кандидатуры нет никакой возможности. Нужна партия, которая в нужный момент предприняла бы решительный шаг.

Входящая в состав Речи Посполитой Литва была против Станислава Лещинского. Не последнюю роль играло здесь религиозное чувство. В Литве много православных, а потому они ожидали от ставленника католической Франции религиозных притеснений. Литва знала, что в случае избрания на трон Августа саксонского ей будет обеспечена поддержка России. Возглавлял литовскую партию новогрудский воевода, богатей Радзивилл. Русские агенты золотом и подарками помогали Радзивиллу и его сторонникам определить свои политические симпатии. Воеводства Минское, Новогрудское и Подляшское решили воспользоваться на сейме правом «liberum veto», для чего образовали конфедерацию.

В этот момент была написана и отправлена в Петербург декларация с просьбой о защите «драгоценнейшего сокровища Польши» — права свободного избрания короля. «Мы признаем королем того, кто окажется достойным и кого нам даст Бог, будет ли это пяст или чужестранец. Мы не обязуемся союзным дворам за оказанную нам помощь никакой вещественной благодарностью, но обязуемся только не предпринимать ничего такого, что могло бы нарушить вечную дружбу между нами и ими». Подпись на декларации была — «доброжелательные», и ни одной фамилии. Теперь на руках у императрицы Анны был серьезный документ. Польша сама просила выступить в решительный момент на ее защиту.

Инициатива «доброжелательных» стала известна партии Станислава Лещинского. Поднялся невообразимый гвалт. К Левенвольде явилась депутация из Сената с требованием назвать имена «доброжелательных». Левенвольде было легко ответить категорическим отказом, он сам не знал этих имен. Вскоре Левенвольде отбыл в Петербург за новыми указаниями.

До сих пор имя Августа саксонского еще не было названо. Занятно, что первым кандидатом на польский трон, которого в противовес Франции выдвинула Австрия, был португальский инфант дон Эммануил. Лиссабон долго медлил с ответом, но наконец высказался: португальский король рекомендовал на польский трон не дона Эммануила, а другого своего брата — дона Антонио. Однако ответ этот сильно запоздал. Уже составилась саксонская партия во главе с курфюрстом Августом, который был женат на племяннице австрийского короля Карла IV. Покойный Август II не признавал прагматическую санкцию, но сын его признал, а потому был сразу поддержан Австрией как кандидат на польский трон. Россию тоже устраивала эта кандидатура, однако при этом она потребовала, чтобы Август III после получения трона отказался от притязаний на Лифляндию, а герцогство Курляндское оставил в прежнем своем правлении. Курфюрст все эти обещания подтвердил письменно, при этом Россия и Саксония заключили восемнадцатилетний оборонительный союз.

Поддерживая Августа саксонского, Россия «пригласила к столу» Пруссию, которая имела свои виды на Польшу и на Саксонию. Во всей этой предвыборной кампании произносилось много прямых угроз, плелись интриги, появилось неприкрытое взяточничество, обман и вероломство, при этом все кричали о свободе воли, справедливости и честности.

В это крайне смутное и непредсказуемое время секретарь Маньян и получил шифровки из Парижа и Варшавы — искали загадочно пропавшие деньги. Бездействовать было нельзя, и секретарь направил Шамбера к Бирону, решив, что если он, Маньян, и не убьет сразу двух зайцев, то уж в одного — Шамбера — попадет наверняка. Маньян не верил, что деньги найдутся, но надеялся сделать пакость Шамберу, который ему порядком надоел. А впрочем, чем черт не шутит, Бирон всесилен. Главное, внушить фавориту, что он ищет свое.

Мы знаем, что Бирон живо откликнулся на сообщение француза. Самым простым было арестовать князя Козловского, что он немедленно и сделал. Не желая пускать дело по официальному каналу, ведь все-таки разговор идет о даче Бирону взятки от враждебной державы, фаворит поселил князя не в темнице Тайной канцелярии, а в подвале собственной дачи, а чтоб князь стал откровеннее на допросах, распорядился попугать его, заковав в железа.

У Бирона было множество недостатков, но дураком его назвать нельзя. Вся эта история с пропавшим золотом у него сразу вызвала подозрение, да и сам Шамбер — скользок, как угорь. Словом, Бирон приставил к французу пару агентов, чтоб учинили за ним присмотр — так, на всякий случай.

Меж тем скандал в Европе разрастался. Франция стояла на своем и тайно направила Станислава Лещинского в Польшу. Левенвольде из Варшавы сообщил, что поляки готовы отдать голоса «за этого самозванца». Россия объявила: «Лещинский может быть выбран не иначе как с насильственным ниспровержением польских прав и нарушения конституции».

Вот здесь царица Анна и вспомнила о декларации «доброжелательных» и достала ее из-под сукна. «Мы не оставим Польшу в беде! Мы поможем ей отстоять свободу!» — с этими лозунгами 31 июля русская армия Ласси перешла границу в Лифляндии и двинулась в сторону Польши. К слову скажем, что в этом походе сами собой возникли фамилии «доброжелательных». Во время похода русская армия пощадила имения великого маршалка коронного Мнишека, епископа краковского Липского, гофмаршалка литовского Сангушко, усадьбы Сапеги, Радзивилла, Лю-бомирских и других.

Поход русской армии однозначно приводил к разрыву дипломатических отношений с Парижем. Это отлично понимали по-французски при русском дворе и, желая избежать лишних разговоров, решили воспользоваться первым же предлогом для отъезда из столицы. Этим предлогом послужила царская охота, в самом деле, не отказывать же императрице из-за европейских размолвок в удовольствии пострелять в чистом поле?