Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крутанулась на месте, кинулась в спальню, наобум надевая на себя какие-то тряпки без разбора. А затем ломанулась на выход. Мне нужен был воздух. Мне было необходимо прочистить мозги, потому что слишком много в них скопилось противоречивых желаний. Таких, которые ни к чему хорошему не приводят.
Например, позвонить ЕМУ и сказать, что его я ненавижу. За боль эту дикую, что до сих пор живет в сердце. За ломку без него. За чувства, которые расплодились во мне как тараканы, и их уже не вытравишь ни одним, даже самым термоядерным дихлофосом.
— Ник? — услышала я за собой хриплый, лишённый эмоций голос лучшей подруги. — Ты куда?
— Не знаю.
— Не бросай меня одну, ладно?
— Не брошу, — мотнула я головой.
Спустя минут десять мы обе сидели в какой-то безымянной кофейне и давились свежей выпечкой, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. И молчали. Сказать было нечего. Тотальный эмоциональный ахтунг давил на нас со всех сторон. Сплющивал и насиловал сознание. Пока кофе всё-таки не был выпит и стало совсем невмоготу.
— Я думаю, сегодня позвонить отцу. Он мне сразу предлагал поступать в Москву или Питер, да и жильё у нас там есть. Поедешь со мной?
— А учёба?
— Переведёмся. Ты ведь отличница, а у меня папа богатый, — пожала Марта плечами.
— Только не в Москву. Там… ОН.
— Мест на карте много, так что найдём куда сбежать.
— Невыносимо? — участливо сжала я ладонь Марты, и та всё-таки скуксилась, а солёная слеза скатилась по ее щеке.
— Я не могу, Ник. Всё, запас прочности кончился. Я с ума сойду жить в этом городе, зная, что Стафеев с другой. Дарит ей свою любовь, пока я подыхаю от безответных чувств. И я совершенно не понимаю, как с ними бороться, учитывая, что он ещё столько месяцев будет мелькать перед моими глазами на учёбе. У меня просто поедет крыша или я позорно приползу к нему сама, умоляя дать мне хоть что-то, хоть что-нибудь, чтобы остаться на плаву. Я же потом сама себя за это сожру с потрохами…
— Нам нужен мир без мужиков, — криво улыбнулась я и покачала головой.
— Только вот где такой взять, а?
Мы ещё какое-то время просидели в кофейне, поскоблили ложками остатки пены на донышке чашек, погрустили о каждая своём, о вечном, а потом встали и снова пошли домой, в свой маленький мир, ограниченный бетонными стенами, из-за которых неслышно наших слёз.
Да только стоило нам подняться на наш этаж, как мы обе стремительно выпали в глубокий астрал. Потому что на ступенях рядом с входной дверью сидел не кто иной, как Стафеев. Сидел и смотрел на Марту так проникновенно, что даже у меня сердце защемило, настолько весь его образ сквозил капитуляцией.
— Что ты опять притащился сюда? — прошипела Максимовская, а сама руку к груди прижала, туда, где за рёбрами всё скулило и выло от тоски.
Пару секунд молчания растянулись в вечность. Воздух раскалился и начал потрескивать от напряжения. А затем славно гром среди ясного неба прозвучали слова Фёдора, в которых заключалось всё, о чём просила моя подруга. И на что надеялась.
— Я пришёл, Марта.
— Ч-что? — охнула она, а я явственно увидела, как дрожит её подбородок.
— Я пришёл, — повторил Стафеев. — К тебе. Насовсем.
— А как же Аня?
— Она в прошлом. Веришь?
Невыносимое мгновение. Колючее, но прекрасное. Такое, когда два любящих сердца наконец-то врезаются друг в друга на бешеной скорости, но не разбиваются на тысячи кровавых осколков, а становятся единым целым.
Марте повезло. И я на её месте не посмела бы больше судьбе воровать время наедине с тем, кто был для меня целым миром.
— Пойду, пожалуй, — кивнула я, но, кажется, меня никто не слышал.
Достала ключ и открыла дверь, а затем закрыла её за своей спиной, где Фёдор и Марта стояли и всё ещё жрали друг друга голодным взглядом. В это мгновение в их вселенной не существовало более никого, кроме них самих.
— Почему? — услышала я через дверь голос подруги.
— Потому что я люблю тебя, Максимовская.
Жалобный всхлип.
— По-настоящему, понимаешь?
— Федь, не надо так шутить…
— А ты меня любишь, Марта?
— Люблю… о боже…
Дальше подслушивать за чужим счастьем я не посмела. Ушла к себе в комнату. Легла на кровать, накрылась подушкой с головой.
И заплакала.
От зависти!
И тоски!
Потому что мне тоже хотелось, чтобы ко мне пришли. Насовсем!
Вот только, кажется, Вероника Истомина родилась на этот свет с каким-то внутренним дефектом, таким ужасным и противоестественным, что даже родная мать не смогла проникнуться к ней хоть сколько-нибудь тёплым чувством. И теперь она была одна, совершенно одна. Никому не нужная. Никому, кроме себя самой в этом огромном мире, где каждый хочет любви, но, увы, по-настоящему умеет лишь ненавидеть.
Вздрогнула. Отёрла с пылающих щёк солёную влагу и посмотрела на телефон, который вдруг завопил на моём рабочем столе. Глянула — номер незнакомый. Брать не стала. А вдруг это опять Янковские или Мирзоевы мне денег хотят всучить?
Вот только аноним всё никак не успокаивался и продолжал снова и снова маниакально набирать мой номер.
«А вдруг это он?» — промелькнуло у меня в голове шальной пулей. И я тут же приняла вызов, считая себя беспросветной идиоткой.
— Алло?
— Вера? — я едва ли узнала этот голос. Низкий, осипший, сухой и покрытый толстым слоем пепла. А ещё пьяный. В умат.
Я не слышала его три с половиной года и искренне верила, что так и будет по меньшей мире навсегда.
— Говори.
— Бабушка умерла.
— М-м, — прислушиваюсь к себе, но внутри у меня вакуум. Ничего не дрогнуло. Был человек, нет его — какая мне разница, если он мне совершенно чужой?
— Три месяца тому назад.
— Спасибо, что наконец-то сообщила.
— Не за что.
Молчание длиною в тысячи световых лет режет меня по давно затянувшимся ранам. Перед мысленным взором пролетают товарняком болезненные воспоминания моего прошлого, где я была обузой и девочкой для битья. Я всё помню. Я ничего не забыла. Я научилась отвечать взаимностью.
— Ну, как жизнь твоя, дочка? — мать успевает спросить это, прежде чем я положила трубку.
— Хорошо.
— Вот как? А что же ты тогда не звонишь маме, не благодаришь её за ту хорошую жизнь, что она тебе подарила, Вера? Ты должна…
На этом моменте меня взрывает. Просто разносит в
