— Потому что я соскучилась. Правда, тебе этого не понять.

Симина смерила меня взглядом. На губах играла ленивая улыбка сытой кошки, и я вдруг поняла, что совершила ошибку. Но где? Какую? Неужели ее так сильно задели мои слова? Нет, тут крылось что-то другое…

— Ты не стала бы рисковать рассудком, пускаясь в путешествие с помощью Ночного хозяина, чтобы просто обменяться любезностями с какой-то старой каргой, — проговорила Симина. — Скажи мне правду.

— Чтобы узнать, действительно ли союзники получили разрешение на войну с Дарром.

— И все?

Я соображала быстро — но недостаточно быстро. А возможно, ее насторожило выражение беспокойства на моем лице. Потому что она цыкнула на меня:

— Кузина! Секретничать вздумала? Очень зря. Вирейн!

Вирейн вздохнул и подошел к Нахадоту. И странно посмотрел на него — задумчиво и почти печально.

— Была бы моя воля, я бы этого не делал, — тихо проговорил он.

Нахадот вскинул на него взгляд — и некоторое время они смотрели друг на друга. Нахадот казался слегка удивленным.

А потом сказал:

— Исполняй волю своего хозяина.

Не Декарты. Итемпаса.

— Это не его воля, — сердито отозвался Вирейн.

А потом вдруг понял, что сказал что-то не то, злобно зыркнул на Симину и покачал головой:

— Ну что ж. Хорошо.

Он вытащил что-то из кармана плаща и присел рядом с Нахадотом. И налепил ему на бедро квадратик бумаги с тщательно выведенной божественной сигилой — знак походил на расплывшегося паучка. И каким-то образом — хотя я даже и думать об этом не хотела — мне стало ясно, что у сигилы нет одной завершающей линии. Вирейн достал кисточку с колпачком на кончике.

Мне стало худо. Я подняла окровавленную ладонь и хотела было крикнуть — нет, нет, хватит! — но встретилась глазами с Нахадотом. Лицо его оставалось бесстрастным, а взгляд равнодушным и ленивым, но во рту у меня почему-то сразу пересохло. Он знал, что с ним собираются сделать, — лучше, чем я. Он знал, что я могла избавить его от этой участи. Но тогда мы рисковали выдать тайну моей второй души.

Но если я этому не помешаю…

Симина наблюдала, как мы переглядывались, со свирепым весельем. Она расхохоталась, подошла и положила руку мне на плечо — брр, мерзость!

— У тебя хороший вкус, кузина. Одобряю. Красавец, настоящий красавец. Я вот все думала, как бы его… Впрочем, нет. Это невозможно.

Вирейн положил на пол рядом с Нахадотом другой квадратик бумаги — ему пришлось поискать место, не заляпанное кровью Сиэя. Он снял колпачок с кисти, наклонился над бумажкой и очень тщательно и осторожно провел на ней единственную линию.

Из потолка ударил свет — словно кто-то распахнул окно в горячий полдень. Никакого окна в потолке, конечно, не открылось, то была чистая, беспримесная божественная сила — ведь боги могут не считаться с физическими законами и создавать нечто из ничего. Нестерпимое сияние резало глаза, привыкшие к приглушенному свету в коридорах Неба. У меня потекли слезы, я прикрыла лицо ладонью, зрители недовольно зароптали.

Нахадот стоял на коленях прямо в луче света, а его тень казалась вырезанной из черноты — черное на белом среди красной крови и обрывков цепей. Прежде я никогда не видела, чтобы он отбрасывал тень. Поначалу свет не причинял ему вреда и вообще ничего не происходило. А потом — потом я поняла, что изменилось. Я действительно никогда не видела его тени. Живой нимб силы и был его настоящей тенью — он змеился, тянулся щупальцами и извивался отростками. И по природе своей Нахадот не выделялся на фоне окружающего пейзажа — он с ним сливался. А сейчас аура превратилась в обычные длинные черные волосы, падающие на спину. И в черный плащ, который стекал с плеч на пол. Тело оставалось неподвижным.

А потом Нахадот вдруг издал тихий, похожий на стон звук — и волосы и плащ вскипели.

— Смотри внимательно, — прошептала Симина мне на ухо.

Она зашла со спины и прислонилась сзади к моему плечу, как старая подружка. И с наслаждением, смакуя происходящее, прошипела:

— Смотри, из чего сделаны твои боги.

Я знала, что она смотрит, — и не дала воли чувствам. Я не изменилась в лице, когда спина Нахадота вскипела, подобно смоле, а в воздух с тихим свистом взвились струйки темного дыма. Они исчезали на глазах, испаряясь, а Нахадот медленно клонился вперед, словно свет прижимал его к полу невозможным и невидимым весом. Ладони уперлись в лужу Сиэевой крови, и я увидела, как они тоже вскипели, неестественно белая кожа пошла рябью и скрутилась в белесые, ноздреватые, как грибы, отростки.

Где-то за моей спиной кого-то бурно тошнило.

Я не видела лица Нахадота — его закрывали обвисшие, тающие на глазах волосы, — но хотела бы я его увидеть? У него не было подлинного облика. Его внешняя оболочка была наведенным мороком. Но Отец Небесный, эта оболочка нравилась мне, и она была прекрасна! А сейчас я смотрела, как она оползает с него, и сердце мое разрывалось.

И тут в плече показалось что-то белое. Сначала я решила, что это кость, и к горлу подкатила тошнота. Но нет, то была не кость, а кожа. Белая-белая, как у Теврила, хотя и без отметин и пятен, и она шевелилась, проталкиваясь сквозь тающую черноту.

И тут я увидела…

* * *

И не увидела.

Сияющий силуэт (которого я не могла видеть) встал над бесформенным черным месивом (которого я не могла видеть) и сунул в него руки — по локоть. Нет, руки не рвали черное шевелящееся нечто на части, нет. Они месили его как тесто, взбивали и… лепили. Лепили тело. Черное мучительно кричало от боли и отчаянно сопротивлялось, но сияющие руки безжалостно продолжали делать свое дело. Они снова засунулись в черное месиво и вытянули наружу руки. Они мяли и колотили черноту, пока оттуда не показались ноги. Потом снова нырнули и выволокли из извивающегося, колышущегося нечто туловище и по запястья засунулись ему в живот — выщипывая, вылепливая позвоночник. Последним из черноты выдрали голову, едва походящую на человеческую, лысую, ни на что не похожую. Но голова разевала рот и пронзительно кричала от боли, а в глазах застыла мука, превышающая смертную меру страданий. Хотя, конечно, мучился и страдал не смертный, не смертный.

Вот, вот, получи, что хотел, рычит сияющий, он взбешен, он слеп от ярости, но он, конечно, не говорит, и это не слова, и я их не слышу. Это знание, голое знание, оно попадает мне в голову без посредства слов. Это она создала эту мерзость. И ты избрал ее и отверг меня? Так забирай ее «дар» — забирай! забирай! забирай и помни, что ты сам выбрал это!.. Сияющий плачет, я это вижу, он насилует того, другого, и плачет.

И где-то глубоко во мне кто-то пронзительно кричал, но то была не я, хотя я тоже кричала. Но наши голоса заглушали вопли вылепленного существа, которое корчилось на земле, зная, что его страдания только начинаются…