«Father!

Сколько можно талдычить мне про одно и то же? Если хочешь знать, моя американская жизнь ничем не отличается от русской, то есть от российской, так надо говорить? Я учу уроки, занимаюсь спортом, общаюсь с ребятами, все как доктор прописал. Не вижу вообще никакой проблемы в том, на каком языке я думаю, а читаю я на разных языках, и не только твои письма, конечно, чатюсь, в смысле хожу в сети по разным форумам, в основном музыкальным. Не парься, отец, по тем поводам, которые не существуют в природе! Парься по другим. И песни у меня есть русские, и книги, вообще компьютер – страшная сила, отец, и ты наконец должен это понять. Другое дело, что я буду делать дальше. Но об этом еще думать рано, и мать говорит, чтобы я не заморачивался на эту тему раньше времени. С противоположным полом я тоже общаюсь, не сомневайся. Только об этом я писать не буду, и не проси. Читал тут твоего Стокмана, забавный малый, расскажи мне про него. А что, кстати, с его ребенком? Мать говорит, ты в курсе этой истории, я нашел на Стокмана какието странные ссылки, что он вроде решил родить ребенка без женщины, как это? У вас что, такая продвинутая медицина (шучу)? В общем, твои страхи беспочвенны. Вернее сказать, ты меня очень расстроил, что тебе нечего сообщить сыну, кроме своих дурацких страхов. А в целом жизнь прекрасна, ты же это хотел узнать? Ну, пока. Я пошел наслаждаться жизнью, которая может быть прекрасна и там, и здесь, как ты уже понял. Весь вопрос в том, как ты к ней относишься. Твой Рыжий».

Стокман писал:

«Аллах акбар!

Совершенно не понял, какое ко мне имеют отношение предыдущие Дашины половые связи. Видимо, ты настолько углубился в проблему сам, что тебе моя помощь уже не нужна. Будь добр, уволь меня от этих глупостей.

Теперь что касается Путина. Я не создаю образ врага, к твоему сведению, предыдущая власть действительно являлась для меня врагом в силу своей лживости и недееспособности. А Путин врагом не является. Он – безусловно личность неординарная, сильная, но именно поэтому я и обратил на него свое особое внимание. Не на его бездарных подручных, а именно на него. Я верю, что диалог возможен, верю, что такой человек способен что-то произвести на свет, какого-то ребенка, ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Но этот ребенок ни в коем случае не должен родиться уродом. Это важно. Как он (Путин) будет себя вести, как он, условно говоря, будет его зачинать, то и будут иметь наши с тобой дети в этой стране грядущие пятьдесят лет, то есть всю сознательную жизнь. В этом смысле я рассматриваю свою деятельность как позитивную, а не как разрушительную. Не надо из меня делать монстра. Есть кому кроме тебя. Не надо меня демонизировать. В конце концов, ты как психолог мог бы получше разобраться в моей позиции. В моем внутреннем посыле, как ты любишь говорить. Не хочешь ли к нам зайти на рюмку чая? Тут появилась такая тема: мне звонила одна личность в погонах, задавала очень странные вопросы, я не понял, откуда ветер дует, вроде не от Даши, она существо глупое, безобидное, но тогда от кого, Лева? Давай, отвечай, хватит спать днем, сукин ты сын, Обломов, твою мать. Твой Калинкин».

– Ну что дети пишут? – спросила Марина, уже собираясь уходить. – Все нормально там? Как дела?

– Да все хорошо, – спокойно ответил Лева, зная, что все это ей не так уж просто, и спрашивает она только потому, что не хочет оставлять в этом месте пустое, тягостное молчание. – Пишут, жизнь прекрасна, все такое.

– Ну здорово, – пожала плечами Марина. – Они у тебя там хоть далеко от урагана? Ах да, я уже спрашивала…

– Далеко-далеко, – засмеялся Лева ее странной, материнской почти заботе, которая распространялась уже и на его детей. На детей от Лизы. – Ураган здесь. В Москве. Ты мой ураган. Моя Катрин.

– Не, доктор, ты все перепутал, – вдруг сказала она. – У меня другое имя. Как твою пациентку-то зовут? Катя?

– Ты про что? – неприятно удивился Лева. – Намекаешь или как?

Она подошла, прижалась.

– Да какие тут намеки, – сказала нежно, целуя его. – Опасная работа у тебя, доктор. Очень опасная. Ты осторожней, пожалуйста, ладно? Психолог, как сапер, ошибается только один раз. Но на всю жизнь… Понял?

– Не понял… – ошарашенно произнес Лева, но она уже закрыла дверь, хлопнула ею, зацокала каблуками, унеслась прочь, и он опять остался один.

В сентябре бывают такие мягкие дождливые дни. Вроде уж осень наступила, лето кончилось, начальники выходят из отпусков, настоящего тепла и настоящей свободы больше не будет, а настроение все равно хорошее.

Мягкий дождь, мягкая прохлада, мягкое невидимое солнце из-за перисто-кучевых облаков. Все освещено этим мягким невидимым солнцем – и машины, и люди.

Лева ехал на работу, улыбаясь про себя. Сегодня он обязательно увидит Дашу. Обязательно увидит. Ну… что бы там ни было. Как бы глупо и пошло он себя ни вел. Он ее увидит. Он посмотрит ей в глаза. Может быть, он скажет ей что-то… Что-то, что ей понравится. Кстати, давно они уже не говорили как доктор с пациентом. Самое время.

Самое время…

Он зашел в приемную и как-то сразу, нос к носу, столкнулся со своим непосредственным начальником, когда-то однокашником, а ныне деловым человеком, доктором психологических наук профессором Сергеем Петровичем Куницыным, 49 лет, женатым, русским.

– Здорово, Лева! – хмуро сказал Куницын. – Твоя протеже? – и он протянул Леве листок бумаги, заполненный детским почерком.

Почерк Лева сразу отчего-то узнал, хотя записок Даша ему никогда никаких не писала, и настроение резко испортилось. Это было ее заявление об уходе.

– Моя протеже, – также мрачно ответил Лева, в тон Куницыну. – А что?

– А ничего. Ты мне говорил, что человек надежный и все такое? Давай теперь будем нести ответственность за сказанное. Или как?

– Серег, не надо на меня наезжать, ладно? – сказал Лева. – Я тоже ничего не знал, честное слово.

– Да? – проницательно взглянул на него Куницын. – А мне казалось, ты что-то должен знать.

Лева молча развел руками.

– Ну а мне-то что делать? – истерически заорал Кунипын. – У вас лирика, а у меня американцы всю неделю, у меня переговоры начались, важные, бумажные. Звони ей давай! Уговаривай!

– Но она две недели должна еще работать. По КЗОТу, – слабо возразил Лева.

– Сказала, бюллетень принесет. А, ладно, попрошу пока Елену Петровну в приемной посидеть. Иди на фиг, все равно от тебя толку…

Куницын отвернулся, махнув рукой, и погрузился в тяжелые размышления.

По коридору уже шла озабоченная кадровичка, Елена Петровна, отбывать тяжелую секретарскую повинность в форс-мажорных обстоятельствах.

Увидев Леву, она нахмурилась:

– Лев Симонович, ну так же не поступают. Там что-то случилось? Вы не в курсе?

– Совершенно не в курсе. Извините, – сказал Лева и пошел на улицу курить.