обстоятельствах, стучали в набат и говорили, что хватит придуряться, пора браться за ум и делать ноги.

И вот я лечу по скользкой дороге, со скоростью обозлённого спринтера, на дистанции для более расчётливых людей, с каждым шагом «догоняя», что минуты мои уходят слишком быстро. Они убегают намного быстрее, чем остаются позади метры, мелькающих из под ног, давно отвыкших преодолевать такие расстояния. На ходу уже слопал пол плитки шоколада, прямо как великий стайер Владимир Куц, но помогло мне это мало. Я, мало по малу, начал уставать, перегреваться и дышать, как паровоз, обожравшийся сухими дровами. Уже сейчас отстаю от момента выезда колонны на трассу, почти на восемь минут, а мне до неё, ещё бежать и бежать, но я упорно следую вперёд, надеясь на чудо.

«Долго ли коротко сказка сказывается, да не скоро дело делается» — вспомнились мне мудрые слова из народного фольклора, в тот самый момент, когда ползание на карачках, по ледяной дороге с фонариком в руках, наконец то принесло хоть какой то результат. Получив его я снова встал на ноги, смачно бросил к ним собственную слюну, горькую и вязкую, посмотрел назад, затем взглянул в ту сторону, куда, по всем признакам, совсем недавно уехала наша колонна и хрипло прошипев четыре всем понятных звука, ещё быстрее побежал вперёд. Хотелось верить, что чудеса случаются не только в сказках, но и наяву, и на дневной стоянке хотя бы кто то остался, и ждёт возвращения горячо любимого, блудного сына, у которого ветер гуляет в голове. Восемь километров ерунда, для молодого парня уже пробежавшего примерно столько, а такому тугодуму, как я, они даже на пользу пойдут, тем более прибегать к предельным скоростям мне уже не придётся, дорога здесь одна и мимо меня мышь не прошмыгнёт, а железный конь подавно не прорвётся. Так что можно бежать в облегчённом темпе, но всё же не забывая о том, что приближается ночь. Это сейчас мне жарко и душно, а когда остановлюсь, холод быстро до костей проберёт и нужно будет где то, чем то согреваться.

Чудо не свершилось, ни Аркаши, ни Лили, ни Жоры с её отцом, в деревне я не обнаружил, хотя надеялся на встречу хоть с кем то из них, до крайнего, самого захудалого переулка. Обидно, не скрою, но в случившемся сам виноват, как бы это горько не звучало. В поисках душевного тепла пробовал достучаться до местных и тоже безрезультатно. Никого я в деревне не нашёл, живыми. Мёртвые были. Много. Но, чего с них возьмёшь, кроме ужаса и страха? После обнаружения в одном из домов трёх заледенелых трупов, очень захотелось отсюда очень быстро убежать. Куда? Да вот хотя бы обратно, в город. Там я живую тётку видел, а здесь одни мертвецы, смотрящие на меня своими неподвижными зрачками. Ноги от бега гудели, грудь всё ещё горела огнём, сил оставалось мало, но находиться в насквозь промёрзшем посёлке не решился, уж очень жуткая картина нарисовалась в нём. На ходу доел остатки шоколада, ставшего холодным словно лёд. Перед выходом из деревеньки ещё раз осмотрелся, на всякий случай немного поорал, а не достигнув какого нибудь видимого результата, медленно побежал назад, стараясь ни о чём плохом не думать. А собственно говоря, чего такого страшного случилось? Что неисправимого произошло? Ну, подумаешь не обнаружили меня в деревне и даже не подумали искать или остаться. Что из того? Я что не знаю, где конечная точка нашего маршрута? Сам туда доберусь и не намного позже, чем они. Плохо, конечно, что помеченные мной люди и не очень многочисленные друзья, остались без защиты и прикрытия, но это тоже не критично. Отобьются, в случае чего. Для чего то они оружие в руки взяли. Да и не обязательно стычка с пришельцами, вновь у них произойдёт. Может ещё всё обойдётся. До этого же ехали как то и никто на нас не нападал. Три огненных шарика в расчёт не беру. Вполне вероятно, что они только в этом районе хулиганят. Всё же неподалёку вторая столица стоит, а это и для инопланетного разума, чего то, да значит. Настраивая мысли на позитивный лад, вновь втялуся в размеренную скорость и дальше бежал достаточно легко, лишь удивляясь безграничным возможностям уставшего организма. Ночь на дворе, за спиной десятки километров, а я всё бегу и бегу.

На ночёвку устроился в собственной машине, хотелось привычного уюта и настоящего тепла. А ещё хотелось пить, жрать и наконец действительно поверить в то, что не сдохну от холода, голода или от чего нибудь жуткого, следящего за мной из-за тёмного угла. Спал долго, целых пять с половиной часов, но проснулся быстро. Открыл глаза и всё, закрывать их желания так и не появилось. Зато, из работавшей всю ночь машины, выходить долго ещё не хотелось. Минут тридцать так и сидел, разглядывая узорчатые снежинки, почти мгновенно таявшие на грязном стекле, думая о событиях происходящих со мной последние две недели. Всё вдруг стало таким ясным и понятным, при отсутствии посторонних советов и глаз.

— Дурак ты Антоха — высказался я вслух, в конце небольшого, мысленного разговора. — Вот, какого хрена ты сюда попёрся? Сразу же было понятно, что ничего хорошего тебя здесь не ждёт. Домой надо было ехать, на море. Вправить нужным людям мозги и вперёд. Там хотя бы тепло и снега почти не бывает. Так нет, поддался чарам ананасов и рассказам разных мудаков. Что за дурная привычка, верить в разные байки, небылицы и чужую болтовню. Ненавижу себя за это. А ещё ждать ненавижу. А догонять, подавно не люблю.

Оттягивать и дальше, настойчивое требование внутренней части организма, было чревато для автомобиля и собственных штанов. Резво вылез на лютый мороз, сходу ощутив, каким жёстким и жестоким он тут бывает. Оправился, буквально в трёх метрах от завязших колёс. Потом протёр снегом руки и припухшие от вчерашнего бега глаза. Потоптался на месте, присматриваясь к тому, что творится в округе, а ничего не заметив, забрался в салон. Есть не хотелось, но я зажевал в сухомятку немного галет. Подумал. Отломил колбасы. Вздохнул и засунул огрызок обратно, понимая, что пора выходить. В очередной раз покинув Ниву, в три шага обогнул её, одним движением открыл почти чистое, заднее окно, достал оттуда нужую железку и глядя на машину завертел её в руках.

— Да, как не крути, а внутренности освобождать придётся — сказал себе и с жалостью в глазах, засунул агрегат подъёма туда, где он