Ирвин Гарден был художником как и я, автором великой оригинальной поэмы «Взвой», но ему никогда не требовалось уединения как в нем нуждался я, его постоянно окружали друзья и иногда десятки знакомых которые приходили к его двери бородатые тихонько постучавшись среди ночи – Ирвин никогда не бывал без собственного близкого окружения, как вы уже видели, начиная со своего спутника и возлюбленного Саймона Дарловского.

Ирвин был педик и признавался в этом публично, таким образом вызывая толчки от Филадельфии до Стокгольма как в вежливых деловых костюмах так и в футбольных тренировочных штанах – На самом деле, по пути на встречу со мной (а я не педик) в Мексику Ирвин полностью разделся на поэтическом вечере в Лос-Анджелесе когда кто-то из публики заорал «Это в каком же смысле, нагая?» (имея в виду как он пользовался выражениями «нагая красота» или «нагие исповеди» в своих стихах) – Поэтому он разделся и встал совсем голый перед мужчинами и женщинами, но вместе с тем довольно четкой и спокойной толпой бывших парижских экспатриантов и сюрреалистов —

Он ехал ко мне в Мексику вместе с Саймоном, светловолосым 19-летним пареньком русских кровей который в самом начале педиком не был но влюбился в Ирвина и в Ирвинову «душу» и поэзию, поэтому обслуживал своего Мастера – Ирвин гнал перед собою в Мексику табунчик из двух других мальчишек, одним был младший брат Саймона Лазарь (151/2) а другим Рафаэль Урсо из Нью-Йорка великий молодой поэт (тот самый кто написал впоследствии «Атомную Бомбу» и журнал «Тайм» перепечатал ее кусок чтоб показать как смешно но все ее полюбили) —

Перво-наперво, кстати, читателю следует знать что став писателем я познакомился со многими гомосексуалистами – 60 % или 70 % наших лучших писателей (если не 90 %) педики, из-за мужского секса, и вы неизбежно встречаетесь с ними и разговариваете и обмениваетесь рукописями, встречаете их на вечеринках, чтениях, повсюду – Это не мешает писателю-негомосексуалисту быть писателем или общаться с писателями-гомосексуалистами – Тот же самый случай с Рафаэлем, который «знал всех», как и я – Я мог бы предоставить вам список гомосексуалистов в искусстве в милю длиной но нет смысла сильно извлекать цимис[99]из относительно безобидного и четкого положения вещей – О вкусах не спорят.

Ирвин писал и говорил что они приедут через неделю поэтому я спешил и закончил свой роман всплеском энергии как раз к дате их приезда, но они опоздали на две недели из-за дурацкой остановки в Гвадалахаре по пути чтоб навестить там какую-то скучную поэтессу. Поэтому я в конце концов просто сидел на своей tejado[100]крыше поглядывая вниз на улицу ожидая пока Четверка Братьев Маркс не придет пешком по Орисабе.

Между тем Старина Гэйнз также волновался об их приезде, от лет изгнания (вдали от семьи и правосудия в США) он стал одинок и к тому же знал Ирвина очень хорошо по прежним дням на Таймс-сквер когда (в 1945) Ирвин и я и Хаббард и Хак бывало тусовались по съемным барам просвещаясь по части наркотиков. В те дни Гэйнз был в зените своей славы пиджачного вора и иногда бывало читал нам лекции по антропологии и археологии перед статуей Отца Даффи,[101]хоть его никто и не слушал. (Именно мне в конце концов стукнула в голову великая мысль послушать Гэйнза, хоть Ирвин тоже, даже в самые первые дни.)

Вы уже убедились что Ирвин такой чудной кошак. В мои дни на дороге вместе с Коди он ездил за нами в Денвер и повсюду тащил за собой свои апокалиптические поэмы и глаза. Теперь став знаменитым поэтом он помягчел, занимался тем чем всегда хотел заниматься, путешествовал еще больше, хоть и писал меньше, но удерживал клубки своего замысла – чуть было не сказал «Матушка Гарден».

Я грезил об их приезде посреди ночи выглядывая с края крыши, о том что я сделаю, кину камешек, заору, озадачу их как-нибудь, но мне и присниться не мог их действительный приезд в блеклой реальности.

Я спал, всю ночь не ложился корябая стихи и блюзы при свечке, обычно я спал до полудня. Дверь со скрипом распахнулась и вошел один Ирвин. Еще во Фриско старый Бен Фейган поэт сказал ему: «Напиши мне когда доберешься до Мехико и сообщи первое что заметишь в комнате Джека». Он и написал: «Мешковатые штаны свисающие с гвоздей на стене». Он встал посреди оглядывая комнату. Я протер глаза и сказал

– Черт возьми ты опоздал на две недели.

– Мы ночевали в Гвадалахаре и врубались в Алису Набокову странную поэтессу. Какие жуткие у нее попугаи и фатера и муж у нее – Ну а ты-то как Джеки? – И он нежно положил руку мне на плечо.

Странно даже какие длинные путешествия люди предпринимают за свою жизнь. Ирвин и я которые начали друзьями в студгородке Коламбии в Нью-Йорке теперь глядели друг на друга в глинобитной лачуге в Мехико, истории людские выдавливаются словно длинные черви на площади ночи – Взад и вперед, вверх и вниз, больные и здоровые, невольно задаешься вопросом а каковы были еще и жизни наших предков.

– Каковы были жизни наших предков?

Ирвин говорит

– Хихикали в комнатах. Давай подымайся, сейчас же. Идем в центр немедленно врубаться в Воровской Рынок. Рафаэль всю дорогу из Тихуаны писал большие безумные поэмы о роке Мексики и я хочу показать ему что такое настоящий рок, выставленный на рынке на продажу. Ты когда-нибудь видел сломанных безруких кукол которых они там продают? А старые ветхие исчервленные ацтекские деревянные статуэтки за которые даже и взяться-то страшно —

– Использованные баночные открывашки.

– Странные старые сумки 1910 года.

Мы снова пустились, всякий раз когда мы собирались вместе разговор становился поэмой что раскачивалась взад и вперед если не считать того когда нам надо было рассказать какую-нибудь историю.

– Старое створоженное молоко плавает в гороховом супе.

– Как по части твоего квадрата?

– Первым делом, ага, нам надо будет снять. Гэйнз говорит что внизу можно одну по дешевке, к тому же там есть кухня.

– А парни где?

– Все у Гэйнза в комнате.

– И Гэйнз выступает.

– Гэйнз выступает и рассказывает им про всю Минойскую Цивилизацию. Пошли.

У Гэйнза в комнате Лазарь 15-летний жутик который никогда не разговаривает сидел слушая Гэйнза раскрыв честные невинные глаза. Рафаэль скрючился в мягком кресле старика наслаждаясь лекцией. Гэйнз читал ее сидя на краю постели зажав в зубах галстук поскольку как раз перетягивался чтоб выскочила венка или чтоб хоть что-то произошло и он бы мог двинуться иглой с морфием. Саймон стоял в углу как святой в России. То было великое событие. Вот они мы все в одной комнате.