— Кого это я «подниму против вас»? — Я уже не скрывала своего гнева. — Кого? Мы что, по-вашему, умеем воскрешать мертвецов? Кого вы, собственно, имеете в виду? Кого вы так боитесь, миледи?

Ее душили рыдания, она глухо всхлипнула и проглотила ответ. Я не стала ждать. Слегка поклонившись, я вновь двинулась в сторону конюшни. И только там, поднырнув под перекладину и войдя в стойло, я с силой захлопнула за собой дверцу, обняла своего коня за теплую шею и прильнула к нему щекой. Я с трудом сдерживала рыдания, а в голове крутилась мысль о том, что, по словам моей свекрови, они с Генрихом уверены: мой брат жив!

Придворные наконец перестали притворяться, что наслаждаются чудесной летней погодой и торчат в центральной Англии исключительно ради красоты ее лесов и отменной охоты. Согласно донесениям гонцов, ирландская армия уже высадилась на нашем побережье и теперь стремительно продвигалась в глубь страны. Ирландцы всегда перемещаются с невероятной быстротой и легкостью, точно дикари-мародеры. Да и немецкие наемники, получившие плату за то, чтобы вновь посадить на английский трон Йорков, тоже неплохо отрабатывали полученные деньги. Герцогиня Маргарита постаралась: это были отборные войска, и командовали ими самые лучшие полководцы. Каждый день очередной шпион или наблюдатель мчался верхом к нам во дворец и сообщал, насколько они продвинулись. Эта армия была подобна гигантской волне, бег которой остановить было совершенно невозможно. Это было чрезвычайно дисциплинированное и быстрое войско, всегда высылавшее вперед своих разведчиков и лишенное извечного обоза с барахлом, который обычно тащится за любой армией. Наемников были сотни и сотни, несколько тысяч, и во главе их стоял мальчишка, совсем еще ребенок, называвший себя Эдвардом Уориком и шедший под королевским штандартом и под знаменем Саффолков. Они короновали его как короля Англии и Ирландии. Они и называли его королем. Они преклоняли пред ним колено. И повсюду, куда бы он ни пошел, люди выбегали на улицы и кричали: «За Уорика!»

Я почти не видела Генриха. Он постоянно заседал за закрытыми дверями со своими главными советчиками — дядей Джаспером и Джоном де Вером, графом Оксфордом, — то и дело требуя, чтобы к нему прибыл тот или иной лорд, словно желал проверить его верность и преданность. И, кстати, очень многие не спешили явиться на его зов. Никому, разумеется, не хотелось слишком рано объявлять себя примкнувшим к бунтовщикам; но точно так же никому не хотелось оказаться и в числе проигравших — причем, возможно, вместе с новым королем. Все помнили, каким непобедимым выглядел Ричард, когда верхом на боевом коне выезжал из Лестера, однако всего лишь небольшому наемному войску удалось отсечь его конницу от основных армейских частей, и он был сражен рукой предателя. А «преданные» лорды, клятвенно обещавшие ему свою поддержку, остались в сторонке и, сидя верхом на конях, наблюдали за сражением, пытаясь выяснить, на чьей стороне будет перевес. До конца оставаясь сторонними наблюдателями, они вступили в бой, лишь когда стало совершенно ясно, на чьей стороне победа.

В эти тревожные дни Генрих заглянул ко мне лишь однажды.

— Я хочу сам рассказать тебе все, пока ты не узнала об этом из уст какого-нибудь предателя-йоркиста, — неприязненным тоном сказал он, держа в руках какое-то письмо.

Я вскочила, и мои фрейлины тут же поспешили прочь, опасаясь бешеного нрава моего супруга. Все уже давно усвоили, что от матери и сына Тюдоров нужно держаться подальше, когда они бледнеют от страха.

— Ваша милость, в чем дело? — ровным тоном спросила я.

— Видишь ли, король Франции выбрал самый подходящий момент, чтобы освободить твоего брата Томаса Грея.

— Томаса!

— И теперь твой брат пишет, что вскоре прибудет, чтобы всемерно меня поддержать, — с горькой усмешкой бросил Генрих. — Только вряд ли мы станем так рисковать. Когда Томас Грей в последний раз «оказывал мне поддержку» — это было еще в те времена, когда битва при Босуорте была делом будущего, — он переметнулся на сторону противника еще до того, как мы успели покинуть Францию. Кто знает, что он сделал бы, если б оказался вместе со мной на поле брани? И вот теперь французы его отпускают. Как раз вовремя для очередного сражения! И как, по-твоему, мне следует поступить?

Я крепко вцепилась в спинку стула, чтобы не было заметно, как дрожат мои руки.

— Если он даст тебе слово… — начала я, но Генрих рассмеялся мне в лицо.

— Если он даст мне слово! — язвительно передразнил он меня. — А много ли стоит слово Йорка?! Наверное, не больше, чем та клятва верности, которую принесли мне твоя мать и твой кузен Джон де ла Поль? Не больше, чем та клятва, которую ты дала мне перед алтарем?

Я попыталась возразить, но Генрих поднял руку, требуя молчания.

— Пусть приезжает, но я буду держать его в Тауэре. Мне не нужна его помощь. И я не смогу ему доверять, если он останется на свободе. И я не хочу, чтобы он вел переговоры со своей матерью. И не хочу, чтобы он виделся с тобой.

— Он мог бы…

— Нет, не мог бы.

Я вздохнула.

— Можно я хотя бы сообщу матери, что ее старший сын возвращается домой?

Генрих нарочито весело рассмеялся, хотя смех его прозвучал совсем не убедительно.

— Неужели ты думаешь, что она этого еще не знает? Неужели ты думаешь, что не она выплатила за него выкуп и обеспечила его возвращение?

* * *

Но я все-таки написала матери в Бермондсейское аббатство и оставила письмо незапечатанным: я знала, что Генрих, или его мать, или их шпионы непременно вскроют и прочтут письмо.

Моя дорогая матушка,

от всей души тебя приветствую и хочу сообщить, что твой сын Томас Грей освобожден из французской тюрьмы и предложил свои услуги нашему королю, и Генрих принял мудрое решение: пусть мой сводный брат после возвращения некоторое время побудет в таком безопасном месте, как лондонский Тауэр.

Я здорова, и твой внук тоже.

Элизабет.

P. S. Артур повсюду ползает и пытается вставать, ловко ухватившись за сиденье стула. Он очень сильный и страшно собой гордится, когда ему удается подняться с пола, но ходить пока не умеет.

Генрих сказал, что мне, нашему сыну Артуру со всеми его няньками, моим фрейлинам и даже его матери, которая была охвачена прямо-таки безумной тревогой, придется остаться под защитой прочных стен замка Кенилуорт, а сам он во главе армии направляется в поход. Я проводила его до больших въездных ворот замка; войско было уже построено; командовали им два великих военачальника — Джаспер Тюдор и граф Оксфорд, самый надежный друг и союзник Генриха. Мой муж, облаченный в латы, выглядел очень высоким и сильным и даже чем-то напомнил мне отца; впрочем, отец всегда выезжал на битву в полной уверенности, что победа непременно будет за ним.

— Если все повернется против нас, вам лучше немедленно уехать в Лондон, — посоветовал мне Генрих, и по его напряженному тону я поняла, как сильно он тревожится. — Там на всякий случай удалитесь в святое убежище. Кого бы они ни хотели посадить на трон, это наверняка кто-то из твоих родичей, так что тебя они не тронут. Но береги нашего сына, ведь он наполовину Тюдор! И, пожалуйста… — Голос у него сорвался. — Будь милосердна к моей матери, позаботься о том, чтобы ее пощадили.