Я позвонил Педро и попросил его спуститься со мной в вестибюль отеля. Промоутеры ждали меня там, контракт лежал на столе перед ними. Я попросил подождать еще одну минуту, прошел в угол, стал на колени и обратился с просьбой к Богу подсказать мне, как мне поступить.

Я подождал так, наверное, минуты три, пока у меня не появилось совершенно очевидное чувство, что если бы Дэйв был жив, он бы посоветовал мне драться. Я встал и вернулся из своего угла. Педро и те, кто был с ним, смотрели на меня.

– Я согласен, – объявил я.

До боя оставалось восемь часов, а из одежды у меня с собой был только костюм с галстуком и шорты для тренировок.

Я прошел необходимый тест на СПИД, а затем купил капу. Бенето дал мне свою паховую раковину. Один из студентов Педро одолжил мне свои борцовки (хорошо, что у нас оказался одинаковый размер), а шорты я надел те, которые мне дали на Олимпиаде в Лос-Анджелесе.

Перечень правил для турнира «Чемпионата по боям без правил» был коротким. Бои проводились без перчаток, на восьмиугольной площадке, обнесенной сеткой. Было запрещено кусаться, выдавливать глаза, наносить удары сжатыми кулаками. Если боец предпочитал драться в обуви, а не босым, то ему запрещалось наносить удары ногами. Все остальное было разрешено. Можно было наносить удары головой, проводить прием «рыболовный крючок» (разрывать сопернику рот пальцами или руками), наносить удары в пах, тянуть за уши, душить, ломать суставы или проводить приемы для того, чтобы вывихнуть их, ломать кости, царапаться, сворачивать сопернику шею или ломать ее, а также все, что только можно было еще придумать. Бои длились двенадцать минут, при необходимости мог быть добавлен трехминутный раунд.

Политики во главе с сенатором Джоном Маккейном ожесточенно критиковали организованный турнир, добиваясь изменения правил боев или даже их запрета, поскольку в ходе их проведения проявлялось насилие и жестокость. Чтобы избежать возможной отмены турнира, его организаторы в день проведения боев объявили о запрете этим вечером наносить удары сжатыми кулаками. Когда Педро сообщил мне эту новость, она пришлась мне по душе: «Отлично! Гудридж не может дубасить меня кулаками!»

Судья, Джон Маккарти («Большой»), пришел ко мне в раздевалку где-то за полчаса до боя, чтобы поставить меня в известность о новом запрете на удары сжатыми кулаками. Он попросил меня показать ему сжатый кулак. Я сделал это. Тогда он попросил меня показать ему открытый кулак. Я раскрыл ладонь так, словно хотел нанести рубящий удар каратиста.

– Нет, открытый кулак – это вот так, – поправил меня «Большой» Джон, раскрыв передо мной кулак и отогнув большой палец.

Он предупредил, что если кто-либо из нас нарушит запрет, мы будем оштрафованы на пятьдесят долларов за каждое нарушение, и этот штраф будет взыскан, скажем так, в любом случае. Другими словами, мы могли наносить удары, как нам хотелось.

Гудридж чертовски хорошо владел ударной техникой, но не имел навыков борьбы, и я знал, что мог сбить его с ног. Я полагал, что у него не было возможности накрыть меня сверху, откуда он мог бы наносить мне удары рукой и локтем, и даже если бы ему удалось сделать это, я был уверен, что мое мастерство как борца не позволило бы ему надолго удержать это положение.

Поначалу мы оба осторожничали. Затем я провел первый прием, в результате которого где-то через тридцать секунд сбил его на ковер, бросившись ему на грудь и сделав захват его обеих ног. На Гудридже было дзюдоги, свободно сидящее кимоно для занятий такими боевыми единоборствами, как карате и дзюдо. Схватив его за дзюдоги, мне стало проще выдернуть на себя его ноги и произвести бросок, как только я смог упереться ему в грудь. Это был для меня самый простой бросок, который мне когда-либо доводилось проводить. С тех пор участники смешанных боевых единоборств перестали носить дзюдоги.

Гудридж одной рукой обхватил мою голову, а другой схватил себя за дзюдоги. Он держал мою голову так крепко, что я чуть было не потерял сознание. Я в ответ уперся подбородком ему в ребра, и теперь чем сильнее он стискивал меня, тем глубже мой подбородок вдавливался в его ребра.

Я начал чувствовать легкое головокружение. Понимая, что скоро в результате его захвата я могу потерять сознание, я заставил его ослабить хватку, добравшись левой рукой ему до горла и сдавив его большим пальцем. Я мог серьезно покалечить его и, возможно, даже убить, если бы я приложил все свои силы и сломал ему трахею. После того как Гудридж отпустил меня, я несколько раз ударил его по голове.

В ходе боев без правил судья может остановить схватку, если соперники бездействуют, и возобновить ее после того, как те поднимутся на ноги. После того как я освободился и мы некоторое время продолжали удерживать друг друга в захвате, «Большой» Джон решил вмешаться и велел нам подняться.

Я снова сбил Гари на ковер и нанес ему несколько сильных ударов кулаком, что привело к рассечению около его правого глаза. Судья остановил нас, чтобы проверить это рассечение, после чего вновь поднял нас на ноги и возобновил бой. Я опять свалил Гудриджа, уселся на него и несколько раз ударил его по лицу, целясь в рассечение около глаза.

Я находился в таком положении около десяти секунд, прежде чем начать драться, и смотрел Гари в глаза. Полагаю, мы оба знали, что все закончено. Я мог бы нанести ему несколько ударов локтем или провел бы болевой захват руки, однако я знал, что у него есть дети.

«Так ли уж это нужно?» – спросил я себя.

Основное время боя истекло.

Не знаю, врач ли остановил бой в связи с рассечением у Гудриджа или Гари сам прекратил схватку, но на дополнительный раунд он не вышел.

Я был рад, что бой закончился. Я тренировался, но не ради участия в турнире, и мои приемы были далеки от совершенства.

Тот вечер явился для меня моментом духовного прозрения. Не случайно Дэйв Бенето получил травму. Не случайно я поехал в Детройт. Не случайно врач запретил Бенето драться.

После того вечера я больше не дрался. Вскоре после боя у меня обнаружили грыжу позвоночника. Я целую неделю не мог ходить и был вынужден лечь в больницу. Моя спортивная карьера на этом завершилась, и я ушел из «Чемпионата по боям без правил» с показателем 1:0.

Эта единственная победа стерла восемь лет боли и предотвратила еще неизвестно сколько лет душевных страданий. После Олимпиады 1988 года я чувствовал себя проигравшим, но в тот вечер в Детройте все изменилось. Я ушел победителем. У меня было такое чувство, словно я громко и отчетливо сообщил Джону Дюпону, что он проиграл в своем стремлении сделать меня таким же несчастным и обделенным, как он сам. Я выиграл, а он остался проигравшим.

По существу, я вновь стал победителем, как только я вошел в этот восьмиугольник. Я доказал, что могу войти в эту клетку и драться там в принципе без правил. Я дрался с крутым чуваком, который был крупнее меня, и значительно, и являлся признанным бойцом.

Всю свою жизнь я стремился к тому, чтобы стать мастером боевых единоборств. Думаю, что все эти годы борьба как раз и была для меня боевым единоборством. В свое время джиу-джитсу открыло мне глаза и показало, что я ограничил себя рамками Национальной ассоциации студенческого спорта и Международной федерации объединенных стилей борьбы. Их правила заставляли меня уделять основное внимание поддержанию хорошей физической формы и изучению того, как обеспечить позиционное превосходство над соперниками. Джиу-джитсу научило меня новой технике. И когда мне пришлось выступать в смешанных боевых единоборствах, где правила были другими, я смог продемонстрировать, какие навыки я приобрел и кем я стал.