Я подняла брови:

— Ты сказал толстухе, что она более весома, чем ты?

— Ну да. И тут же понял, как это прозвучало. Она с тех пор в таком тоне со мной больше не разговаривала. Видишь ли, с ними надо изъясняться прямым текстом. Один мой бывший клиент пожаловался, что ему не удается пройти прослушивание на роль, которую он может сыграть даже во сне, а я ему ответил: «Честно говоря, они считают, что ты — дырка в заднице». Ничего не добьешься, если боишься своего клиента, потому что в итоге дашь ему плохой совет.

Нужно иметь, — он усмехнулся, — крепкий моральный стержень. И не быть слишком навязчивым, держать дистанцию. Клиентов при ходится поддерживать в трудные для них времена и быть с ними честным в хорошую полосу их жизни. Обычно именно когда у человека все благополучно, он может сбиться с пути. — Он немного помолчал. — Ты можешь подумать, что я жалуюсь, но это не так. Мне моя работа нравится. А ты? Все еще с удовольствием работаешь частным детективом?

— Не уверена, — призналась я. — Вообще-то мы с «Гончими» расстались. Не по моей инициативе. Не знаю, может, насовсем.

— Почему?

— Я недобросовестно выполняла свои обязанности. Все справедливо. Шеф велел мне подумать, нужна ли мне эта работа.

— Ты меня удивляешь. Мне казалось, что для тебя это идеальный вариант.

— Почему?

— Ну… ты наблюдательна, правда? Ты не принимаешь все близко к сердцу, так что нет риска, что ты будешь переживать из-за чужих проблем. Твоя работа не требует вложения эмоций, тебя интересуют только факты, разве не так?

— Неожиданно я оказалась профнепригодна. Я слишком эмоционально взялась за одно дело.

— Правда?

— По-моему, у нас словом «эмоциональный» злоупотребляют, когда речь идет о женщинах.

— Ты говоришь исходя из собственного опыта? — усмехнулся Джек. — Или в общем?

— В общем.

— Ну да, я так и подумал.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Подумай сама, Шерлок!

Он мне подмигнул, и это было равносильно долгому страстному поцелую Джейсона. Я заулыбалась. Он был в меня влюблен, это точно.

Начало было неплохим, хорошая основа для… чего-нибудь. И спасибо Богу за то, что есть «Книги Фреда», — это просто находка, если нужно где-то посидеть и побеседовать. Наверное, потому что тебе тут тепло, тебя хорошо накормили, тебе удобно, — короче, с тобой тут возятся, как с ребенком, — и ты начинаешь чувствовать, будто у тебя на свете нет забот, отключаешься от всего. Не всегда это нужно, конечно. Но здесь я могла болтать обо всем на свете. Например, является ли цыпленок личностью? Или есть ли у цыплят индивидуальность? Джек не знал ни одного цыпленка достаточно близко, чтобы ответить на эти вопросы. Почему самая большая шоколадка в коробке всегда отвратительна на вкус? Это своего рода проверка на жадность, предполагал Джек. Я хотела бы отправиться на машине времени, скажем, в средневековье, походить там с факелом. «Факел? Тебя сожгли бы этим же факелом как ведьму — являться туда можно только с пулеметом и на броневике».

— Ну, на самом деле, Джек, — сказала я, выбирая изюм из своего хлебца, — я действительно позволила себе эмоции, в единственном деле, в последнем. Может, я и правда стала новым человеком, изменилась.

Джек склонил голову набок, делая вид, будто обдумывает мои слова.

— Ну, Ханна, я допускаю, ты действительно немного изменилась. Ты определенно кажешься менее… озлобленной.

Я задохнулась от ярости и бросила в него салфетку.

Он рассмеялся:

— Ну, где будет завтрашний спектакль? Я приду, ладно?

— Чудно! — просияла я. — Я так рада! — Я назвала адрес. — Все придут в шесть сорок пять. И не вздумай явиться после антракта!

— Понял, в шесть сорок пять. — На лице Джека появилось задумчивое выражение. — И что… э-э-э… вся твоя семья там будет?

Я кивнула:

— Ну, Анжела точно будет.

— Как поживает Анжела?

— Не очень хорошо, — вздохнула я. — Они с папой все еще вместе, но скорее … территориально, чем эмоционально.

— Понятно. Ладно. Ничего, если я приду не один?

Сухой колючий ком непрожеванного тоста с изюмом заполнял весь мой рот и не давал говорить. Я его проглотила, не разжевывая, как боа-констриктор проглатывает мышь. Не один? А с кем же? С какой-то девушкой?

Все мои надежды рассеялись, как утренний туман под лучами восходящего солнца. Значит, он все же встречается с другими женщинами! А я-то уж было решила, что между нами возникла какая-то связь. Но ведь этот человек сказал: «Как ты могла подумать, что я тебя не люблю?» Что я должна была подумать? Хотя в юридическом смысле, это еще не означает «я тебя люблю». Джек совсем как этот чертов Шекспир: все, что он сказал, можно интерпретировать миллионом разных способов. Надо это пережить. Я хотела опять быть с ним, но на это было мало шансов. Я неправильно расшифровывала его сигналы. Мой здравый смысл куда-то отлучился.

— Конечно, приводи, кого захочешь, — улыбнулась я. Мне вдруг захотелось разразиться таким плачем, когда всхлипываешь, глотая воздух, когда слезы не выливаются, а страдания всего мира сжимают грудь, и боль такая страшная, что ты ею почти раздавлен, но ты рад этой боли, потому что хочешь умереть.

Но я вместо этого стала откашливаться.

Если ты на кого-то сердит, и не можешь высказать своих чувств обидчику, всегда можно сорвать злость на ком-то другом. Думаю, врачиха, к которой меня таскал Джейсон, это подтвердила бы. Но она не одобрила бы объекта — по ее мнению, я должна была бы высказать свои претензии стулу. Но я пошла по более привычному пути: попрощавшись с Джеком, позвонила Олли. Он не отвечал на мои звонки с того вечера, когда ушел от Габи. Но на этот раз он ответил, и я закричала на него:

— Где ты болтаешься, какого черта, почему ты не дома с семьей?

Олли бросил трубку.

Я сделала то же самое, потом снова позвонила ему. Обиженным голосом Олли сказал:

— Ан, ты не имеешь права так со мной разговаривать. Ты представления не имеешь, как все было. Мне это нравится: ты ругаешь меня, винишь во всем только меня, и тебе в голову не приходит, что Габриелла, может быть, настоящая корова.

— Оливер, что ты сказал? — перебила я его. — Ты назвал свою жену «коровой»? Не могу понять, что ты этим хочешь сказать.

— Брось, Ханна, все ты прекрасно понимаешь, и ты сама знаешь, что такое «настоящая корова».

— Ладно, признаюсь, я догадываюсь. Это мерзкий термин, которым женоненавистники называют женщину, когда она осмеливается вести себя не так, как им кажется нужным!

В трубке послышался тяжелый вздох.

— Ан, со мной не так уж трудно найти общий язык. Но при ее характере и настроениях я просто дошел до точки. Она неразумна!