Жизнь и правда изменилась. У Павла даже появились приятели: тощий Ли Гоцзюнь и плотный коротышка Хун Янлин. Хун Янлин, ровесник Павла, походил на большого пухлощекого ребенка. Из его подбородка занозами торчала недобритая щетина, и Павлу хотелось выдернуть щипчиками эти волоски, сделать подбородок совершенно гладким. Хун Янлин очень интересовался русскими девушками: правда ли, что они стремительно полнеют после свадьбы, много пьют, неряшливы в быту? Вообще, в Пекине Павел у многих вызывал вопросы. Некоторые не могли понять, откуда он. Ты из Синьцзяна? Казахстана? Ты больше русский или китаец, Баолу? А девушки тебе какие больше нравятся: белые или азиатки? Сам Хун Янлин мечтал пощупать белые большие груди, завистливо вздыхал, когда Павел говорил о Соне, и всё порывался съездить в Россию. «Но холодно, – качал он головой. – Очень уж холодно у вас, даже самое ценное работать перестанет». Еще он почему-то восхищался, что у Павла свои палочки в футляре и он умеет ими есть. Это было оскорбительно.

Сорокалетний Ли Гоцзюнь о русских девушках не думал, он был женат и клял программу «каждой семье по три ребенка». У него дома жили дочь-подросток и два неугомонных спиногрыза, близнецы детсадовского возраста, которые страдали отитом, как по расписанию – переболел один, и тут же заболевал другой, из-за чего Ли Гоцзюнь не спал ночами и на работу приходил слегка растрепанный, иногда с пером из подушки в волосах, иногда с зубной пастой на шее. Еще у него была крикливая жена, из-за которой Ли Гоцзюнь не спал и днем в единственный выходной. «Потому я такой тощий, – говорил он. – Они меня сожрали».

Поселили Павла в бывшую квартиру его начальника, директора Син Вэя. Находилась она на третьем этаже панельки рядом с Ябаолу, такой же старой, как и прочие дома этого района, включая красные пяти- этажные коробки, все под снос в ближайшие четыре года. На потолке спальни дребезжал кондиционер, а стоя в центре кухни, можно было коснуться всех ее стен. В узком коридоре лежали вещи («Заберу через месяцок», – сказал директор Син), а в комнатах стояли аквариумы, бурчали аэраторы, рыбы пучили глаза на Павла. «Их тоже заберу попозже, как устроимся на новом месте. Ты их корми два раза в день, жратва у них вот здесь», – директор Син приподнял крышку пластикового контейнера, масса внутри беспрестанно шевелилась и блестела. Павел отвернулся, сглатывая тошноту. На подоконнике лежал окурок, пачка сигарет, журчала вода в унитазе с окаменелым налетом на стенках, кнопки «умного» сиденья были продавлены и, судя по всему, не работали. Зарешеченные окна выходили на «Коля аптека оптовых и розничных» – вывеска на русском, выше светились иероглифы. На косяке входной двери в квартиру потрепанная красно-золотая лента с пожеланиями всего самого лучшего, похоже, оставшаяся с прошлого Чуньцзе[24]. Асфальт во дворе вместо голубей занимали рабочие, сидели на корточках и ели рис. Доска объявлений была сплошь заклеена сообщениями о распродажах и аренде торговой площади.

– Отличная квартира, хорошие соседи, знают русский. Ты же русский, хорошо тебе здесь будет, от сердца отрываю, – гордо сказал директор Син и оттопырил большой палец, показал Павлу «класс». Вообще, «класс» он показывал часто, будто ставил всем лайки.

Русских среди соседей, и правда, было много: учительница английского, модель, работавшая на вечеринках, официант, повар русского ресторана, два веселых студента из Иркутска.

Сам директор Син переехал в квартиру в новом комплексе рядом с офисом, а там была своя подземная парковка, система «умный дом», парк на территории и даже открытый бассейн с подогревом на двадцать пятом этаже, на длинном перешейке между башнями. Он всем рассказывал, что платит за содержание бассейна ежемесячно и поэтому будет плавать в нем каждый день, даже зимой. В офисе смеялись: сидишь вот, глядишь в окно, а там директор Син из принципа плывет и быстро-быстро вылезает из воды, чтоб ничего не отморозить.

Ту квартиру компания выписала Павлу как иностранному специалисту, сказал ему по секрету тощий Ли Гоцзюнь. Они с Павлом взяли жареную лапшу и запеченные в яйце креветки из фургона, что в обед приезжал ко входу в офис, и присели на бордюр, застелив его газетой. Ли Гоцзюнь сразу принялся за еду, держа картонный стакан у самого лица, чтобы не набрызгать на рубашку. Начальнику, сказал он, прожевав, надоело тесниться в двушке с женой и тещей, вот и поменялся с Павлом. А кто станет с ним спорить и ловить за руку? «И ты не лезь. Дай ему сохранить лицо, кивай, улыбайся, поздравляй с новосельем. Начнешь ссору – тебе самому только хуже будет».

У Павла это получалось плохо. Стоило ему увидеть директора Син Вэя, как портилось настроение и улыбаться ну никак не получалось. Но Ли Гоцзюнь был прав – что здесь поделаешь? Пришлось Павлу обустраиваться в душной квартирке рядом с аптекой. С другой стороны, не худший вариант, если подумать и сравнить с московской коммуналкой. Какая-никакая, а квартира в самом Пекине, не каждый может себе позволить. Ну и много места Павлу не требовалось. Неподалеку парк, в котором по утрам занимались тайцзи, а вечером в небе за прудом и чередой высоток был виден алый отсвет глаза с крыши здания «Диюй». К пруду Павел старался не подходить. Ему то и дело чудилось шевеление в темной, как мазут, воде, и во рту сразу появлялся привкус тины.

Работал Павел с девяти до девяти формально, а неформально зачастую оставался до полуночи. Сверхурочные ему не были в новинку, он привык к такому графику еще в России, но странным казалась неторопливость всего, что происходило в офисе. То, что Павел мог выполнить за два часа, а обычный сотрудник – за пять, коллеги в «Диюе» растягивали на целый день. С утра все выходили на тимбилдинг, выстраивались на крыше в лагерном порядке и хлопали-топали под общее тунц-тунц в наушниках и крики Син Вэя, а сияющий глаз приглядывал за ними сверху, вращаясь вокруг своей оси. Затем все возвращались в офис, неторопливо набирали текст и код, уходили на обед на час пораньше и на час позже возвращались, отдохнув в парке неподалеку. На перерывах много говорили по аркам, не включая беззвучный режим и не стесняясь, чем напоминали Лыкова. Сосед слева чихал, не прикрывая рот ладонью, и всегда ужасно пах, будто не мылся. Когда Павел намекнул ему на это, как он думал, прозрачно, сосед фыркнул: «Это вы, лаоваи[25], потеете и воняете. Ты сам себя унюхал». Павел хотел его поправить: он же не лаовай, но после передумал.

Ужин тоже длился часа два, после чего все оставались на местах, пока Син Вэй не надумывал ехать домой. Стоило ему скрыться за дверью, как сотрудники собирались быстрее пожарной команды, и офис пустел.

Павел выполнял одни и те же однотипные задачи, с которыми играючи справилась бы и Леся. Поначалу думал, что его так проверяют, но вскоре с разочарованием понял: большего ему не светит. Он пошел к Син Вэю просить о задании посерьезнее. Директор Син обещал подумать, и на этом всё закончилось. Недели через две Павел пошел к нему опять, напомнил о себе. Директор Син пригласил его в кабинет, узкий и похожий на чулан, но с видом на Пекин. Он велел сесть, предложил выпить, но Павел отказался. Дверь приоткрылась, заглянула тихая, как смерть, Пан Цин, коллега Павла, тоже хотела что-то обсудить. Син Вэй тут же ее облаял, мол, что лезешь, не видишь – разговор идет, и велел ей принести Павлу кофе. Молча кивнув, Пан Цин скрылась и почти сразу же вернулась с чашкой. Павлу хотелось извиниться, хотя бы глазами показать ей, как он сочувствует, но Пан Цин вышла, на него не посмотрев.