Он всегда гордился своими нервными руками, одновременно я сильными, и чуткими — руками пилота вертолета. Ему предоставлялся шанс сохранить эти руки. Более того, он получал шанс восстановить свои прежние права. Авад не раздумывал ни секунды.

Его перевели из тюрьмы в Бенгази в военный гарнизон близ Айдабудаха, где в обстановке строгой секретности он приступил к занятиям и тренировкам на русском вертолете МИ-6, сверхмощной машине, получившей в войсках прозвище «Хук». В Ливийской армии имелось всего три таких вертолета. Авад был знаком с ними лишь в общих чертах, поскольку в основном летал на более легких машинах. Он быстро освоился и легко справлялся с управлением. МИ-6 не был точной копией S-58, состоявшего на вооружении израильской армии, но очень походил на него. За одну ночь Авад проштудировал руководство по управлению вертолетом Сикорского. Он был уверен, что с честью выполнит задание, а его твердые сильные руки не подведут и на этот раз. Авад был счастлив.

С приходом к власти правительства Каддафи, жестокого и нетерпимого ко многим преступлениям, их количество резко пошло на убыль. Аваду требовались документы, но искусство подделки в Ливии практически умерло. В Никосию, где это ремесло процветало, поступил срочный заказ.

В сущности, достаточно было обзавестись документами для въезда в США. Авад не вернется из Америки. Ему приказано явиться к Фазилю и выполнять его распоряжения. Авад не сомневался, что вернется целым и невредимым. Чтобы не разрушать его иллюзию, вертолетчика снабдили планом спасения и заказали в Никосии целую пачку разнообразных документов.

31 декабря, сразу после освобождения Авада из тюрьмы, его ливийский паспорт, несколько свежих фотографий и образцы почерка переправили в подпольную типографию Никосии. Создание полной декорации — набора из взаимно подтверждающих друг друга документов вроде паспорта, водительского удостоверения, писем с соответствующими почтовыми штемпелями и различного рода квитанций — стали практиковать на Западе сравнительно недавно. Такой подход получил широкое распространение у мастеров фальшивок одновременно с развитием контрабанды наркотиков. По-другому дело обстояло на Ближнем Востоке. Здесь искусство фальшивки передавалось по наследству. Изготовители фальшивых документов создавали «декорации» для своих клиентов в течение не одного десятка лет. Мастер, к которому обратилась «Аль-Фаттах», считался одним из самых искуснейших в своем деле. Документы для Авада он изготовил высший сорт — такие, что комар носу не подточит. Однако тот же мастер выполнял подобную работу и для израильтян, подделывая ливанские документы, и был у него еще один промысел — он продавал информацию израильской разведке.

То, что требовалось ливийцам, стоило недешево. Они заказали два паспорта, итальянский с американской въездной визой и португальский. Арабы не торговались. А что так ценно для одной стороны, может заинтересовать и другую — с такими мыслями заканчивал мастер работу над ливийским заказом. Через час в тель-авивской штаб-квартире Моссад уже знали о существовании Авада. Суд над Авадом наделал немало шума в Бенгази. Для того чтобы узнать подробности, достаточно было заглянуть в ливийские газеты.

Сопоставить факты оказалось делом нетрудным. Авад, высококлассный пилот вертолета, собрался въехать в США одним путем, а выехать другим. Обо всем этом в тот же вечер стало известно на другом берегу Атлантики.

Ранним утром 30 декабря началась тщательная проверка стадиона Тьюлэйн перед матчем Сахарного Кубка. Кубковые встречи должны были также состояться в Майами, Далласе, Хьюстоне и Пассадене. На стадионе этих городов накануне Нового года проводилась аналогичная проверка. Кабакова порадовало, что американцы наконец-то бросили большие силы на борьбу с терроризмом. Но его повергло в изумление то, какие именно обстоятельства подвигли их на это.

Сразу же после длительного разговора с Кабаковым и Корли директор ФБР Бейкер созвал совещание руководителей ФБР, Агентства национальной безопасности и Секретной службы Белого дома. Кабаков ввел собравшихся в курс дела и сел в первом ряду кресел. На протяжении двух часов участники этого совещания рассуждали о неубедительности и даже смехотворности предположения, что целью террористов является Суперкубок. Каждый из выступавших, казалось, стремился перещеголять других в скептицизме и сарказме. Отмалчивались лишь представители Секретной службы Эл Биггс и Джейк Ренфроу. Кабакову подумалось, что более мрачных и угрюмых физиономий ему не доводилось встречать. Но эта мрачность ему пришлась гораздо больше по душе, чем ироничная веселость остальных.

Кабаков понимал, что собравшиеся в этом зале вовсе не отличаются глупостью. В разговоре с глазу на глаз каждый из присутствующих отнесся бы к высказанному предположению гораздо серьезнее. Но здесь выступавшие стремились не столько вникнуть в суть вопроса, сколько произвести впечатление на своих коллег. И наилучшим средством для этого оказались скептицизм и ирония. Требовалось изменить настроение зала, направить разговор в иное русло.

Когда Кабаков, отвечая на один из вопросов, напомнил, что действия «Аль-Фаттах» перед мюнхенской акцией или перед сорванной попыткой взорвать бомбу во время последнего чемпионата мира по футболу нельзя было предсказать, он почувствовал, что настроение в зале несколько изменилось. И тогда он задал встречный вопрос:

— Почему вы так уверены, что взрыв во время проведения Суперкубка менее вероятен, чем то, что произошло в Мюнхене?

— Но ведь играет не израильская команда, — последовало возражение. Подобная фраза еще десять минут назад вызвала бы смешки в зале. Но сейчас никто не рассмеялся. Все словно оцепенели. Кабаков, почувствовав, что настал подходящий момент, заговорил. Он говорил тихо и монотонно. Его слова будто заворожили слушателей. Чиновников из спецслужб, немало повидавших на своем веку, еще несколько минут назад столь шумных и веселых, словно подменили. Все почувствовали надвигающуюся беду. Кабаков внимательно следил за реакцией слушателей. Сколько он себя помнил, его слова всегда оказывали именно такое воздействие на полицейских. Что-то в них будто наводило их на след, вся их полицейская суть настораживалась и ждала команды.

Теперь слушатели напряженно впитывали каждое слово. Кабаков понял, что достиг своей цели. Чиновники не только поверили в возможную опасность, они выглядели всерьез напуганными и обескураженными. В зале постепенно нарастал гул.

Но вместе с пониманием опасности пришла и враждебность. Внезапно Кабаков осознал, что он иностранец и, более того, еврей. Он вдруг понял, что в этой комнате некоторые действительно воспринимают его именно как еврея, а не иначе. Но это случалось не впервые, и Кабаков был готов к любой реакции зала. В умах людей, выпускников самых престижных американских университетов, олицетворяющих собой власть и порядок, он ассоциировался скорее с проблемой, чем с ее решением. Они считали, что угроза исходит от иностранцев, а Кабаков как раз таковым и являлся. Он горько усмехнулся.

— Благодарю за внимание. — Он сел на свое место. Что ж, подумалось ему, подождем двенадцатого января.