Кимберли протянула ей свою узкую руку, и Ольга, улыбаясь, ответила на ее рукопожатие. Но она чувствовала, что за этим внешне не особо радушным приемом Кимберли скрывает ненависть и злобу, готовые вырваться наружу каждую секунду.

– А колечко неплохое, – уже уходя, заметила Ким. – Даже я не каждый год могу позволить себе такие вещицы. Пока, сестренка!

Целый день Оля не выходила из номера. Хотя она безумно любила Клиффорда, но быть его женой означало подчиняться массе условностей. И, похоже, в этом совершенно чуждом ей кругу Ольгу считали опасной и не хотели признавать. Значит, придется пробиваться.

Клифф вернулся поздно. Бросив свой портфель на ковер, подошел к ней. Оля приготовилась к нежному поцелую, но вместо этого он, взяв ее за плечи, спросил:

– Ты давала интервью?

Ничего не понимая, она ответила:

– Да, я решила, что будет лучше, если мы сразу развеем все слухи и недоразумения…

Усмехнувшись, Клиффорд протянул ей вечерний выпуск, на первой полосе которого красовалась фотография Ольги в неглиже, сделанная в номере отеля, а заголовок кричал: «В детстве меня избивал отчим, а теперь я стала миллиардершей!» Далее шла статья, вчитываясь в которую, Оля холодела.

– Тут можно почерпнуть много нового, – сказал Клиффорд. – Например, об интимных подробностях нашей жизни… Ты хотела этого?

– Но я… – проговорила Оля. – Тут три четверти лжи, причем самого низкого пошиба! Журналистка извратила все факты, а фотографировать я ей не разрешала… Надо подать в суд на этот бульварный листок!

– Они только того и ждут, – заметил Клифф. – Процесс будет тянуться не меньше года, и все время твое и мое имя будут трепать на все лады. И оправдываться бессмысленно, люди предпочитают верить чему-то сенсационно-постыдному, смаковать извращения и подлость, чем слышать про унылую любовь и светлые чувства.

– Я не знала, – тихо произнесла Оля. – Но теперь буду гораздо осторожнее…

– Все в порядке, – ответил ей Клиффорд. – Ты права, это ерунда, и мне не стоило выходить из себя. Надеюсь, ты простишь меня?

Он обнял ее и поцеловал. Минуту спустя они уже были в постели. Клиффорд вновь стал нежным и чувственным.

– Знаешь, – произнес он, – мое первое интервью тоже было не из самых блестящих. Я заявил, что мы намерены выпускать новые акции, и это вызвало переполох на бирже. В тот день мы потеряли треть вкладчиков, потому что все решили, будто я намекал на то, что дела у нас обстоят не самым лучшим образом. Но это все несущественно, ведь главное, что мы любим друг друга…

Через неделю они вылетели из Лондона на личном самолете Клиффорда. В салоне они были вдвоем, и все шесть часов, пока длился перелет на другую сторону Атлантики, они любили друг друга.

– Тебе предстоит познакомиться с моей матерью, – предупредил Олю Клиффорд, когда они подлетали к Нью-Йорку.

Облака рассеялись, и она увидела сердце Америки. Огромные иглы серебристых небоскребов, поблескивающая океанская вода, казавшиеся игрушечными лайнеры и танкеры и символ Нового Света – статуя Свободы, которая для всех прибывающих освещала факелом торжество демократии и американской мечты.

– Я с ней еще не говорил, – произнес Клиффорд.

По его тону Оля догадалась, что Элеонора Маккинзи, о которой она до сих пор только слышала, имеет огромное влияние на своего сына. Уж не была ли его женитьба без благословения матери своего рода реакцией на ее чрезмерную опеку? Однако Оля гнала от себя такую мысль.

– Ты ей понравишься, – заключил Клифф. – Мы сядем там, где не будет репортеров, и уедем с аэродрома через один из боковых выходов. Но в любом случае ты теперь моя жена и тебе придется начинать светскую жизнь. Но мы еще поговорим об этом…

Огромный черный лимузин вез их по городу. Клиффорд специально приказал шоферу провезти их через Нью-Йорк, чтобы Оля имела возможность взглянуть на него. Она была поражена и очарована тем, что до сих пор видела только в фильмах. В реальности это было куда более захватывающе. Они прибыли в самое аристократическое предместье города, проживать там могли позволить себе только политики высочайшего ранга, известные кинозвезды, которые игнорировали суетливый и блестящий Лос-Анджелес, и воротилы бизнеса, чьи имена уже стали нарицательными.

Особняк, к которому подъехал лимузин, показался Оле просто волшебным. Это был настоящий дворец, окруженный старинным заброшенным садом в английском стиле.

– Это настоящий европейский замок, – пояснил Клиффорд. – Один любитель древностей еще в девятнадцатом веке нашел его где-то во Франции, купил за бесценок, велел разобрать по камешкам, перевезти сюда и заново собрать. По тогдашним ценам это обошлось ему почти в миллион долларов…

Из холла, величественного, выложенного зеленоватым мрамором, они сразу попали в огромную гостиную, которая заканчивалась монументальной лестницей. Здесь темно-красные и бордовые тона гармонировали с черным и проблесками белого. На лестнице, как в каком-нибудь кинофильме, их встречала хозяйка всего этого великолепия.

– Это мама, – шепнул Оле Клиффорд, но та и без его слов поняла, что эта прямая, удивительно моложавая женщина в голубом платье, с сапфировым ожерельем, опирающаяся на резную трость, и есть Элеонора Маккинзи, ее свекровь.

Она стояла на самом верху, глядя сверху вниз и не двигаясь. Клиффорду и Ольге пришлось самим подняться к ней. Холодно поцеловав сына, мать сказала:

– Прими мои поздравления, Клифф.

Потом, повернувшись к Оле, окинула ее взглядом и произнесла:

– Рада выбору сына. Приветствую вас в нашей семье…

За этим ничего не последовало, и первая аудиенция была окончена.

– Мама немного старомодна, – объяснял потом Клиффорд. – Она живет старыми представлениями, господствовавшими чуть ли не сто лет назад. Для нее я своего рода наследный принц нашей империи, поэтому и жена должна быть мне под стать. Но я люблю только тебя…

В том, что Элеонора Маккинзи недовольна выбором сына и тем, что он женился так быстро, и, главное, без ее согласия, Оля убедилась на следующий день. Клиффорд предупредил, что завтрак для его матери – это святое, и сие действо обставлено, как у английской королевы. Оля позволила себе опоздать всего на минуту, и, когда она вошла в малую столовую, Элеонора, не взглянув на нее, потребовала принести еще один прибор. Оля, в джинсах и майке, выглядела здесь белой вороной. Ее свекровь предпочитала туалеты от лучших модельеров и драгоценности от лучших ювелиров. Этим утром она была облачена в платье лимонного цвета, а ее шею и руки украшали золотистые топазы. Одним из правил завтрака было всеобщее молчание, и когда Оля, не зная, как завязать контакт с Элеонорой, осведомилась о ее здоровье, та, даже не взглянув на нее, сначала долго молчала, потом произнесла в сторону:

– Благодарю вас.

Сказано это было резким тоном, с целью указать Оле на ее место.