рабочей силы был побочным эффектом ускорения потоков внутри Индии, а также побочным эффектом обширной миграции в Бирму и другие регионы Юго-Восточной Азии. Приведенные цифры показывают связь не только со спросом внутри Британской империи, но и с хронологией голода в различных регионах Индии. Хаос и репрессии, последовавшие за поражением Великого восстания 1857/58 годов, отразились в резком росте, но сыграли свою роль и дальние факторы. Необычайно большое число ткачей объясняется разрушением сельской текстильной промышленности Индии. Эмиграция отнюдь не ограничивалась беднотой: представители высших каст также собирали вещи и уезжали. Особенно подробная статистика, которой мы располагаем по Калькутте, показывает, что в движении участвовало все сельское население северной Индии.

После того как в 1844 г. были приняты соответствующие законодательные акты, индийская эмиграция стала менее произвольной и склонной к злоупотреблениям, чем вывоз рабочей силы из Китая. Обман и похищения стали более редкими, и в большей степени она стала добровольной. Сначала она встретила серьезное сопротивление со стороны аболиционистов, гуманитариев и колониальных администраторов, но впоследствии интересы имперских плантаторов возобладали. Принципы либеральной политэкономии гласили, что никто не должен быть лишен возможности свободно искать работу. Правительства империи также заключали между собой соглашения, направленные на преодоление "узких мест" в трудовых ресурсах. В Натале было трудно привлечь местное население для работы на новых сахарных плантациях, поэтому в 1860-х годах правительство колонии Наталь (аннексированной Великобританией в 1845 году) договорилось о поставках контрактных рабочих из Индии. Предполагалось, что по окончании срока контракта они вернутся в Индию, но большинство из них остались и помогли сформировать местную азиатскую общину.

Критика этой системы не утихала ни в Британии, ни в Индии; она была частью дискуссии о допустимых ограничениях свободы, которая продолжалась на протяжении всего столетия. Судьба индийцев за границей была постоянной темой для ранних националистических писателей на Субконтиненте, а юрист Мохандас К. Ганди вел мощную кампанию против ограничения прав индийцев в Натале. В 1915 году кабала даже стала центральным вопросом индийской политики, что привело к ее фактической отмене в следующем году.

В одном отношении контрактная система труда принципиально отличалась от трансатлантической миграции: она была в гораздо большей степени подвержена политическому управлению и поэтому могла быть прекращена по решению исполнительной власти. Это делалось не только для того, чтобы сдержать нарастающую волну общественной критики, но и для того, чтобы защитить "белую" рабочую силу от цветной конкуренции. Таким образом, отмена контрактной системы стала победой гуманизма и периферийного национализма, но одновременно и логическим следствием все более расистской реакции на "коричневую" или "желтую" угрозу. Никто не спрашивал мигрантов, что они думают по этому поводу. Если рабы полностью поддерживали отмену рабства, то в отношении индийского подневольного труда картина была не столь однозначной. В любом случае протестов было немного, и миграция из Индии продолжалась и после отмены рабства. Решающим фактором на стороне индийцев стала уязвленная национальная гордость индийского среднего класса, который был возмущен тем, что канадские и австралийские доминионы должны закрывать свои границы по расовому признаку для индийского труда, чтобы поддерживать высокую заработную плату белых рабочих.

Китайская торговля "кули"

Когда в Индии была отменена контрактная система, китайская торговля "кули" уже была более или менее закончена. После окончания Опиумной войны в 1842 году она началась робко, процветала с 1850 по 1880 год, а затем быстро пошла на спад. Последняя вспышка произошла с вывозом 62 тыс. рабочих из Северного Китая на золотые прииски Трансвааля, где они снижали заработную плату местных африканцев. В 1906 г. их роль и отношение к ним стали основными вопросами парламентской и предвыборной политики как в Великобритании, так и в Южной Африке. В Лондоне новое либеральное правительство выступило против этой практики, а в Южной Африке горнодобывающая промышленность предпочла вернуться к использованию местного труда. Расцвет китайской трудовой эмиграции был буквально "золотым веком". Он начался с Калифорнийской золотой лихорадки 1848-49 годов, продолжился потоком китайских рабочих на золотые прииски Австралии в 1854-1877 годах и завершился репатриацией последнего китайца из Южной Африки в 1910 году.

Отправной точкой для китайской трудовой миграции стали южные прибрежные провинции Гуандун и Фуцзянь, где в начале XVII века в результате введения в культуру сладкого картофеля и земляного ореха резко возросло население. Доступность Юго-Восточной Азии на джонках делала ее естественным центром для жителей прибрежных районов, стремившихся наладить контакты за рубежом. Но китайцы традиционно были не более склонны к миграции, чем индийцы, а государство выступало в качестве основного препятствия для выезда за границу так же, как это делала религия в Индии. Подданные императора, как правило, были ограничены в свободе передвижения; государство неоднократно принимало решение о переселении в приграничные районы, но с недоверием относилось к спонтанной мобильности. Императорские правительства вновь и вновь запрещали людям покидать страну или возвращаться обратно. Социальная система с ее конфуцианскими ценностями также затрудняла передвижение, поскольку долг благочестия по отношению к родителям и предкам не мог быть исполнен где-либо еще, кроме родового города или деревни. В XV-XVIII веках спорадическая купеческая эмиграция в различные регионы Юго-Восточной Азии (Филиппины, Ява, Малайский полуостров) постепенно выкристаллизовалась в местные китайские общины с собственными традициями и своеобразным культурным миксом.

Открытие" Китая произошло в 1842 году, когда уже зарождались новые миграционные структуры. Южный Китай, отличавшийся небезопасностью, перенаселенностью и обнищанием, и Сиам, мирный и процветающий, но с низкой плотностью населения, дополняли друг друга. По мере того как производство риса на экспорт стало приводить к интеграции двух стран в более крупные рынки (несколько раньше, чем в соседней Бирме), возникло этническое разделение труда между сиамскими земледельцами и китайцами, занимавшимися мукомольным производством, транспортировкой и торговлей. К середине века в Сиаме сложилась крупнейшая в мире иностранная китайская община. Если эмигрантам в Сиам - основное место назначения перед началом торговли кули - в основном оплачивали проезд уже проживавшие там родственники, то эмиграция кули в Малайю, Индонезию, Австралию и страны Карибского бассейна была организована в основном на условиях аренды, что ознаменовало радикальный отход от прежней практики. Второе новшество было на уровне транспортных технологий. Традиционная торговля джонкой была частично вытеснена, а частично дополнена европейскими пароходами, распространение которых во второй половине века увеличило поток мигрантов в Юго-Восточную Азию и Америку. Важным контекстом для перемещения китайской рабочей силы за море стали семейные связи и поездки к родственникам. Китайские торговцы, работавшие в Юго-Восточной Азии, организовывали переводы и направляли агентов вдоль побережья Юго-Восточного Китая в поисках рабочих. Торговля кули была многонациональным бизнесом. В ней все чаще участвовали британские, американские, французские, испанские,