жизни больше не будет. И только в этот момент я поняла, сколь многого ему не хватало, как он тосковал по матери и отцу, по Чезаре и Флориане, по Томмазо и Данко, а быть может, даже по Николе.

– Они все были здесь, – говорил он, чувствуя, как каждый из них все больше и больше удаляется от фермы. Я встала.

– Куда ты? – с тревогой спросил он, как будто и я могла уйти.

– Приготовить тебе чаю.

– Я не хочу.

– Тебе станет легче.

Войдя в дом, я оперлась обеими руками о стол. Платье под мышками промокло от пота. Оно стало тесным. Я зашла в спальню, сняла его, надела майку и джинсы. Сначала я хотела оставить платье на полу, но потом все же вернулась и разложила его на стуле.

Когда я вернулась во двор, Берн уже успокоился. Он медленно покачивался на качелях и пристально глядел в пустоту, как будто им завладела какая-то мысль. Взял у меня чашку и стал дуть на чай. Я села на свое прежнее место. Остатки осторожности не позволили мне положить руку ему на колено, как мне хотелось.

– А скоро появится и наша девочка, – сказал он. – И тогда у нас будет полный порядок.

Он встал, взял амфору с деньгами и разбил ее о цементное покрытие двора с таким треском, что рассеялась мошкара. Мы стали на колени и принялись сортировать содержимое – отделять банкноты от конвертов, чеки от черепков, потом вскрыли конверты и разложили то, что в них было, на две кучки: поздравительные открытки и деньги. Открытки мы даже не стали читать. В итоге набрался ворох банкнот, занявший половину стола. От дуновения северного ветра они затрепетали, некоторые слетели вниз. Мы начали считать. Чезаре говорил, что здесь, на ферме, не следует брать в руки деньги, а сейчас Берн и я перебирали их с лихорадочной жадностью. Если бы только гости знали, насколько наша первая брачная ночь была непохожа на то, что они себе представляли! Под белой хлопчатобумажной скатертью лежала старая синтетическая скатерть Флорианы, вся в темных пятнах от тарелок с горячим, которые на нее ставили.

– Девять тысяч триста пятьдесят, – подвел итог Берн, когда я протянула ему последние купюры. Он наклонился ко мне и наконец-то поцеловал. – У нас получилось!

И ни слова о платье, которое я сняла, возможно, он даже не заметил его. Похоже, он уже не помнил, как двадцать минут безудержно рыдал после ухода гостей, не помнил и обо всех этих людях, а ведь еще секунду назад казалось, что он не может без них обойтись. Он был во власти эйфории, близкой к истерике. Столько денег – и все они наши!

Мы вернулись в дом, по очереди побывали в ванной. Еще не высохнув после душа, Берн набросился на меня, он вошел слишком быстро, грубо прокладывая себе путь, не отрываясь ртом от моего рта. Из-за постоянного страха, что я опять не смогу зачать, и чудовищного количества гормональных препаратов, которые я принимала, секс перестал нас радовать, – но только не в эту ночь. И хотя наши движения были уже не такими неловкими, как в семнадцать лет на влажной земле зарослей, хотя манера Берна сосать мой язык, моя особенность быстро доходить до оргазма или манера Берна стискивать зубы, когда он кончал, уже не таили в себе неожиданности, в ту сентябрьскую ночь внезапное неистовство наших тел стало для нас откровением, и на две-три секунды мы перестали думать о будущем. В мире существовали мы одни. Так было в последний раз.

Через несколько дней мы принесли Санфеличе конфеты. Быстро сжевав их одну за другой, он липкими пальцами начал листать календарь и объявил, что нам придется ждать до января. Октябрь не подходит из-за моего менструального цикла, на ноябрь в клинике нет мест, а в декабре он с семьей уезжает в горы кататься на лыжах.

Увидев по нашим лицам, что мы разочарованы, он заговорил с еще большим энтузиазмом, чем обычно. Январь – это идеально! В январе в Киеве лежит снег, там целые горы снега. А снег – доброе предзнаменование, в снежную погоду количество удачных результатов невероятно возрастает. Мы не отвечали; и тогда он повернул к нам монитор компьютера, чтобы показать диаграмму.

– Вот, смотрите: февраль две тысячи восьмого. Беременность – сто процентов случаев.

Мы с Берном не решились спросить, приносит ли снег удачу всем или только пациентам доктора Санфеличе. Была ли тут какая-то реальная связь, научно доказанная закономерность? Мы находились в полном смятении, в равной степени от страха и от надежды. Сто процентов, обещал доктор. Он сказал, что снег приносит ему удачу, и мы поверили. В нашем тогдашнем состоянии мы готовы были поверить во что угодно.

– Вы уже договорились с моим секретарем насчет гостиницы? У нас налаженные связи. Лично я останавливаюсь в «Премьер Паласе», но некоторые считают, что там дороговато. В отеле есть спа-комплекс. Перед имплантацией эмбриона полезно сделать массаж, это помогает расслабить ткани. А вот вам, – он обернулся к Берну, – массаж противопоказан, достаточно позаниматься спортом. Так что вперед! И будем надеяться, что снега выпадет много-много!

От следующих нескольких месяцев у меня в памяти не сохранилось почти ничего; помню только еще один курс гормональной терапии, не такой мучительный, как первый. Секретарша доктора позвонила нам по поводу билетов на самолет, сказала, что все организационные вопросы она берет на себя. Значит, мы выбрали другую гостиницу? Мы уверены? Разница в цене не так уж велика, к тому же в «Премьер Паласе» будет жить сам доктор, это очень удобно. Как насчет экскурсии по городу? От среды (день взятия спермы) до утра субботы (день имплантации эмбриона) у вас будет уйма времени, надо же его чем-то занять. Доктор всем советует съездить на экскурсию по Киеву, его пациенты часто не представляют себе, какой это интересный город.

Мы отправились в Киев в первую среду после Богоявления. Начало года прошло без обычного праздничного настроения. Новый год мы встретили у Коринны и Томмазо в Таранто, в квартире с большой террасой с видом на море: эту квартиру купил отец Коринны, желавший, чтобы дочь с зятем жили поблизости. Говорил в основном Данко, он рассуждал на темы, которые по большому счету были никому не интересны, а когда он наконец умолк, оказалось, что никто не в состоянии заполнить образовавшийся вакуум. Еще до полуночи Джулиана без стеснения начала зевать, и все мы заразись от нее зевотой. Коринна и Томмазо не могли уделить нам много внимания, они беспокоились о дочке, которая подхватила какую-то инфекцию и попала в больницу.