С тех пор как Кёко стала приходить в этот дом, она изо всех сил старалась вести себя как экономка, но иногда вдруг со стыдом замечала, что говорит и поступает как жена-домохозяйка, и в такие мгновения она вдруг застывала, не в силах двинуться или издать хоть слово. Но что значит «вести себя как экономка»? Для Кёко образцом могли служить лишь матушки в приютском общежитии, а к ним она испытывала лишь отвращение и вести себя, как они, не хотела. Они и не думали скрывать, что считают себя благодетельницами по отношению к обездоленным детям, и всегда относились к ним с той долей деспотизма и презрения, которая поддерживала бы в сиротах постоянный комплекс неполноценности. Порой Кёко и в этом доме ощущала дух приюта. И приютские дети, и эти двое братьев были в равном положении в том смысле, что и тех и других бросили родители. В приют и днём и ночью беспардонно вламывались законы поведения в общественном месте, а приватного пространства не было вовсе. Этот дом, наоборот, был наглухо отгорожен от общества и оттого превратился в подобие потайной комнаты. Порой он представлялся Кёко подземным бункером. Даже если сложить её собственный возраст с возрастом двоих других, не хватит лет и для одного старика. За стол садились одни лишь несовершеннолетние, и это была никакая не семья, а летний лагерь. Можно сказать, что все они просто-напросто на каникулах, думала Кёко.

— Есть не будешь? — спросила Кёко, ставя перед подростком только что вымытую и ещё мокрую хрустальную пепельницу.

Подросток вертел в руках пульт телевизора и через каждые несколько секунд перескакивал с канал на канал. Передача про кулинарное искусство, мужчина в поварском колпаке отсекает голову у живой ещё рыбы и отделяет мясо от костей. Неожиданно громко звучит мелодия, сопровождающая рекламу лапши быстрого приготовления, и подросток убавляет громкость, затем снова переключает канал. Реклама тонального крема, женское лицо во весь экран улыбается зрителю. Новости, лицо диктора, информирующего о падении курса акций, торжественно. Ставя перед подростком чашку с чаем, Кёко подумала, что в этот дом окружающая реальность проникает только через телевизионный экран.

— У тебя есть водительские права?

— Нет.

— Получи. За автошколу я заплачу.

— Не надо мне, я не собираюсь ездить. — Кёко покраснела. Ей никак не удавалось разговаривать с надлежащей статусу вежливостью. — Коки-сан сказал, что хотел бы устроить фейерверк, поэтому я купила набор петард, может, сейчас и запустим?

Подросток неловко и торопливо постучал сигаретой о край пепельницы, так что пепел просыпался на омлет, который он почти не тронул. Устраивать в собственном саду фейерверк — это милое семейное развлечение, но отчего-то он думал об этом со стыдом. Поскольку для них семейные традиции и праздники давно уже отошли в прошлое, вновь вытащить на свет что-то прочно забытое могло быть не так уж приятно, и, выбитый из равновесия чувством раздражения и неловкости, подросток неожиданно для себя буркнул:

— Вроде дождь идёт…

Кёко открыла на кухне форточку и, высунув руку наружу и убедившись, что дождя нет, вернулась к столу:

— Нет дождя.

— По телевизору сказали, что вечером пойдёт дождь. — Подросток встал из-за стола и направился в гостиную.

Коки играл в гостиной на фортепьяно. Подросток потихоньку положил ему руку на плечо и шепнул на ухо:

— Фейерверк.

Коки доиграл пассаж и обнял подростка:

— Давай!

Втроём они вышли в сад, подросток раздал всем бенгальские огни и стал поджигать их дешёвенькой зажигалкой за сто иен. Маленькие бело-голубые молнии сверкали всего лишь несколько секунд. Подросток впился взглядом в обугленные остатки бенгальских огней, подмигивающие красными глазками. Сотканные из алых нитей цветы отважно вспыхнули и погасли, вызвав на поверхность образы, лежавшие глубоко на дне памяти. Однако, для того чтобы вспомнить всё хорошенько, праздник этот был чересчур короток. Они зажигали подряд «Цветы мисканта», «Искры», «Дымовые шашки», и хлопья огня с шипением рассыпались вокруг. Лица троих, вместе с огнями фейерверка и дымом, меняли цвет от алого к жёлтому и синему. Коки натянуто хихикал и морщился, подросток, не уворачиваясь от огненных брызг, наклонял поближе к пламени ничего не выражающее лицо.

— Коки, ты бы что выбрал — смотреть на праздник фейерверков или на извержение вулкана?

Сам подросток хотел бы увидеть извержение — не съёмки, а настоящую лаву и город, засыпанный вулканическим пеплом.

Коки насупил брови, немного подумал и ответил:

— Лучше фейерверк, потому что красиво.

— Ой! — Кёко подняла лицо к небу. Ей на веко упала большая капля, и не успела она перевести дыхание, как дождь полил вовсю. — Дождь! — коротко вскрикнула Кёко и посмотрела на подростка.

Он поджёг петарды, рассыпающие череду ракет, и в небо с хлопками взлетели красные, оранжевые, синие и зелёные огоньки. Новые петарды уже не зажигались из-за сырости. Дождь смыл капли пота, катившиеся от корней волос к бровям, чёлка промокла, образовав несколько слипшихся прядей. От непрерывного щёлканья кремень зажигалки нагрелся, и подросток поднял наконец лицо:

— Горячо!

Ни Коки, ни Кёко уже не было. Запустив горящую ракету, он поднял лицо к небу, и по нему забарабанили дождевые капли.

Зайдя в дом и роняя капли воды с волос и рук, подросток выключил электричество.

— Что ты делаешь? — закричала Кёко.

Подросток пошарил по полу лучом карманного фонарика и, поймав ноги Кёко, посветил ей в лицо.

— Запускаю фейерверк! — Он установил петарду над пепельницей на столе. Когда он поджёг её, Коки всплеснул руками:

— Воды! — и повалил на пол торшер. Тени троих наискось захлестнули потолок, точно лассо, и цветная комета со свистом пронеслась, хлопнула огнём об стену и отскочила. Зажжённая петарда металась и тыкалась в потолок, стены, пол, столешницу, роняя по всему дому огненные брызги. Пустая трубка упала к педалям фортепиано. Искры рассыпали тусклый отблеск на чёрную поверхность инструмента и погасли, в темноте раздавался лишь пронзительный смех подростка, закручивающийся спиралью, точно «Мышиный фейерверк». Слабо поблёскивали красные и ярко-зелёные лампочки индикаторов на кондиционере, телевизоре и видео. Кёко обошла комнату, включая повсюду электричество, и залитый белёсым светом Коки медленно отнял правую руку от уха, которое он ею зажимал, и положил на сердце. Взглянув на подростка остекленевшим взглядом, Коки направился на второй этаж.

Под веками у подростка растекалась тьма, подобная той, что была в тайнике подпольной комнаты. Та тьма была абсолютной, она освещала тёмную комнату, подобно лучу света. Подростку близка была тьма подпольного тайника, ведь такая же тьма жила у него в сердце, и, ощутив это, он погладил себя по груди.

Кёко собрала с пола остатки петард, поставила на место упавший торшер и поправила на нём абажур.

— Ты хотел поговорить? Если нет, то я ухожу, — сказала она.