ладони ему на плечи и заглянул в глаза. — Нет, Яш. Никому мы ни о чем не расскажем. Я смирился. На тренировках еще как-то получается колдовать, а как ухожу с полигона, так все. И вот сколько у меня осталось времени, столько, значит, и есть. Не хочу терять и его. А знаешь, я вот тебе сказал, и будто легче стало. Пусть так.

— Клим…

— Не смей меня жалеть. Вернусь домой, там много жалельщиков будет.

— А может тебе все же к дядьке, он ведь…

— Нет! Я сказал — нет, — он тяжело сглотнул, отвернулся и отошел. Снова лег на кровать. — Будешь мне сигареты с бабушкой передавать?

— Клим…

— Будешь?!

— Буду…

— Ну, вот и славно. Ладно, хватит обо мне. Давай о тебе. Как оно тебе, со Златой-то? Понравилось? Не жалеешь, что чистоту телесную потерял, а?

Вообще-то следовало обидеться. Разозлиться. Сказать, что это не его дело и ничего он ему не расскажет. Но после всего, что сейчас рассказал ему Клим, сделать так, значило бы отвернуться от него. Да и спрашивал Клим на самом деле вовсе не про Злату.

Яков снова лег на пол и снова уставился в потолок.

— Понравилось, — наконец ответил он и тут же ощутил, как зарделся. Ну и к черту. — А жалею ли… Еще не понял.

— Не жалей. Не стоит оно того.

— А как думаешь, женщине стоит? — спросил Яша. — Вот ты когда с Грушей… Думал о ее муже?

Клим перевел на него задумчивый взгляд.

— Да нет, — подумав, ответил он. — Чего бы он мне сдался?

— Но она ведь с ним… до тебя...

— Так он ее мужем был. А нынче ему мертвому и вовсе без разницы. И с нами в постели третьим он не лежал.

— А если бы Ксеня… ну… до свадьбы…

Клим глухо рыкнул.

— Не надо так, не такая она.

— И все же, а если бы…

— Думал бы, конечно, — тихо сознался брат. — Только бы в укор не поставил, — а потом недовольно резанул ладонью по воздуху. — Да ну тебя! Чушь порешь! Не стала бы она просто так… Это ж даже представить немыслимо! Вот Проська бы стала?

— Нет, — не задумываясь, ответил Яков.

— То-то. А коли бы стала, значит, обманул кто или обидел, а тогда уж жалеть надо да ироду этому по морде…

— Ты что, до сих пор в нее влюблен? — вдруг понял Яков.

Клим тяжело вздохнул и отвел взгляд.

— Не знаю, — ответил он. — Я по осени ее сестру спрашивал, вроде счастлива она там с мужем. А так не видел же больше ни разу. Не знаю.

Они оба замолчали, каждый думая о своем. Яков думал о том, что все-таки обязательно надо у дядьки Тихомира спросить, как оно с силами бывает и почему ведун их потерять может. Но среди этого всего внезапно пробилась другая мысль, которая захватила его внимание. А что, если Злату тоже кто-то обманул? Обидел?.. Не спроста же она себя заколдовала, да еще и так страшно. И что она тогда должна чувствовать? И как этот кто-то посмел... ее... Клим прав, тут надо найти и в морду... Прямо сейчас пойти... Но ведь для того, чтобы пойти, сначала надо выяснить, кто это был. А для этого нужно поговорить со Златой... И, наверное, лучше перед этим протрезветь...

Мысли путались, мешались...

Клим опять встал, сходил за еще одной сигаретой. Снова вернулся на кровать. Они лежали и молчали. И в этой тишине в какой-то момент им обоим показалось, что они снова дома. Проблемы никуда не делись, но переживать их в родных стенах и не в одиночку явно было проще, и показалось, что все еще можно наладить.

Да, как-нибудь все да наладится…

Как-нибудь…

Глава 13

Говорят, остановка сердца — это страшно больно. Лгут. Больно — это когда три года спустя сердце снова начинает биться и ощущать, и выясняется, что ты все еще падаешь в темноту, как и в тот страшный миг, из которого пыталась спастись, только в этот раз знаешь, что прекратить падение не выйдет.

За три дня Злата спалила все свечи, что у нее были, и ни разу не открыла шторы. Она пряталась от мира, мечтая спрятаться от себя. Учиться чувствовать заново оказалось невероятно болезненным занятием, и делать это в темноте представлялось единственным способом сохранить рассудок. Хоровод обрушившихся на неё эмоций больше всего напоминал оголенный провод под напряжением. Провод мотало, будто при шторме, а ей оставалось лишь пытаться уклоняться или терпеть, если уклониться не выходило.

Из комнаты Злата старалась особо не выходить. Ей не хотелось ни есть, ни пить, ни кого-либо видеть. Да и возвращаться к жизни тоже, если уж совсем честно. Если чего и хотелось, то это уйти в Навь и там потрошить себя в свое удовольствие подальше от чьих-то глаз, но ходить зеркальными путями в таком состоянии было чистым безумием, а отец отказался проводить ее.

Три дня отчаяния, стыда и гнева.

Она не была готова к тому, что ощутила, когда Яков снял заклятье. Думала, что все это давно в прошлом, все отболело, потому что не может же болеть три года, а оказалось, что произнеся в свое время заклинание, она всего лишь затормозила этот процесс, нажала на стоп, а Яша запустил его заново, будто рубильник дернул. Это был удар под дых — снова ощутить это унижение. Она не хотела вспоминать. Она же просила. Почему он не послушал?

Впрочем, на Якова Злата злилась недолго. Сейчас она уже злилась только на себя. Поводов хватало.

Больше всего Злата жалела о том, что с приключившейся с ней истерикой пошла к маме. На эмоциях она вечно творила глупости, одну за другой. Отец учил сохранять рассудок, всё взвешивать, говорил, что нужно действовать только на холодную голову, и она старалась, так старалась, но раз за разом всё летело в тартарары. А потом было три чудесных года, когда ничто не мешало мыслить трезво. Никаких лишних чувств, никаких пустых переживаний. Никаких ошибок. Но стоило Яше снять заклятье, всё вернулось на круги своя.

За что он так с ней поступил?

Не за то ли, как она поступила с ним?

И все же. Он понятия не имел, какой она