– Проходите!

Ректор был не один. Справа от его стола, спиной к окну неподвижно сидел массивный человек, кого-то Бессонову напоминавший. Кого? Спортивная выправка. Внимательно-спокойный взгляд. Лет около сорока. Да-да, где-то встречались. Уж не на охоте ли?

Поднявшись из-за стола, Марк Григорьевич произнёс странную фразу:

– Ну вот он, весь в вашем распоряжении, беседуйте. А я отлучусь по срочному делу.

Выходя, ректор плотно затворил за собой дверь.

5 Агенты влияния

– Присаживайтесь, Александр Алексеевич, – по-хозяйски предложил незнакомец, кивнув на стоявший напротив стул, и плавным жестом извлёк из внутреннего кармана пиджака развёрнутое на несколько секунд удостоверение.

Бессонов успел увидеть аббревиатуру КГБ СССР и имя – Иван Евсеевич Морандюк. И тут же вспомнил: серенький январский день позапрошлой зимы, овражистый склон, по которому рассыпалась цепочка охотников, подковой выцеживавшая из припорошённого лёгким снежком кустарника предполагаемый волчий выводок. Но вместо опасного зверя из-под куста вывернулся заяц. Панически петляя, он нёсся вдоль «подковы», и соскучившиеся стрелки в азарте палили по нему, промахиваясь.

Заяц уже почти миновал всю цепочку, оказавшись на открытом месте, и тут последний с краю стрелок гулким дуплетом подсёк его. Перевернувшись в последнем прыжке, зверёк упал в снег, пятная его кровью. Он ещё судорожно перебирал лапами, когда подстреливший его охотник, подбежав, поднял за уши – под шутливо-завистливые восклицания остальных. Александр Алексеевич был единственным, кто в этой цепочке не стрелял. Удачливым же стрелком оказался вот этот человек, внимательно разглядывающий сейчас доцента Бессонова.

– Вы по-прежнему так же метко стреляете, Иван Евсеевич? – спросил его Бессонов улыбаясь. – Кажется, тот заяц был последним на наших бессарабских холмах.

– Я вас тоже тогда запомнил, – ответил ему Морандюк со сдержанной улыбкой. – Хотя вы и не стреляли.

– Похоже, теперь я оказался в роли последнего зайца. Ну что ж, выстрел за вами. Не промахнётесь?

– Не о вас речь, Александр Алексеевич. О вашей бывшей жене Лучии Кожухарь.

Нет, ничего сверхординарного не произошло, спокойно объяснил Морандюк негромким доверительным голосом. Просто так случилось, что недавно, в очередной раз изучая архив сигуранцы, конфискованный ещё в сорок пятом, в Бухаресте, нашими сотрудниками был обнаружен документ, свидетельствующий о намерении Л.И. Кожухарь сотрудничать с румынскими спецслужбами. Сейчас ведётся проверка, и ему, Морандюку, по роду службы хорошо знающему местную жизнь, поручено провести с ним, Бессоновым, беседу. Нет, не допрос, а именно беседу. На добровольных началах. Без протокола, разумеется. Замечал ли он, Бессонов, в поведении Л.И. Кожухарь что-то, что давало бы повод заподозрить её в таком сотрудничестве?

Не был готов к этому разговору Бессонов. Прошлое, ставшее для него чуть ли не мифом, полустёршимся наскальным изображением, невнятным преданием, вдруг ожило, явилось из небытия во всех своих тревожных подробностях, обступило так плотно, что трудно было дышать. Это длилось недолго – может быть, несколько секунд, но ему, умевшему владеть собой и видеть себя со стороны, мгновение растерянности показалось вечностью.

Сосредоточенно нахмурившись, он кашлянул в кулак, как это делал в аудитории, прежде чем заговорить, закинул ногу на ногу и, переплетя на груди руки (отчего его старомодный пиджак с подбитыми ватой плечами слегка словно бы вздыбился), произнёс:

– Я отвечу. Но вначале мне хотелось бы задать два встречных вопроса: неужели по тому документу, который попал в руки наших спецслужб в сорок пятом, тогда же не провели необходимую проверку? И если не провели тогда, то почему именно сейчас, двадцать четыре года спустя, вдруг возникла такая необходимость?

Непоколебимым изваянием высился сидевший напротив человек.

– Не уполномочен отвечать на такие вопросы, – всё тем же доверительным тоном произнёс Морандюк. – Проще говоря, ответа на них я не знаю. Я действую в рамках данного мне поручения.

– Ладно. В таком случае вот мой ответ. В начале сороковых, когда Молдавия стала советской и мы с Лучией Ивановной Кожухарь оказались по разную сторону «железного занавеса», она, добиваясь разрешения на выезд ко мне, из румынских Ясс в советские Пуркары, в отчаянии дала подписку о сотрудничестве работнику сигуранцы. Но за все эти годы ни о каком подобном сотрудничестве не могло быть и речи. Доступа к секретным данным у неё никогда не было, она всю жизнь работала в системе просвещения. А так как человек она талантливый и страстный, то везде трудилась с фанатической самоотдачей, не жалея себя, – в сельской школе, здесь, на кафедре молдавского языка, в Кишинёвском университете, где и выпустила под своей редакцией учебник, по которому учат детей в школах. Кстати, этот учебник, я слышал, выдвигают на республиканскую премию.

– Понятно, – кивнул Морандюк. – А не замечали ли вы такой, знаете ли, очернительской тенденции в её разговорах – с вами ли, со студентами? Ну о том, как у нас всё плохо.

– Ей некогда было вести бесполезные разговоры – во-первых, а во-вторых, что в них криминального? Девять десятых наших обывателей ведут такие разговоры.

– Но она человек авторитетный в своих кругах, её мнение может оказывать влияние на других. Вам не кажется, что её сотрудничество с враждебными нам спецслужбами могло выражаться именно в такого рода беседах? Вы ведь знаете, не обязательно быть агентом, тайно сообщающим секретные данные. Можно быть не менее эффективным агентом влияния.

– Вот оно что, – усмехнулся Бессонов. – В таком случае записывайте имена известных мне агентов влияния: Эминеску, поэт, Садовяну, прозаик, оба румыны, оба включены в программу нашей школы. Из русских, конечно же, сильнейший агент влияния Пушкин, жил в Кишинёве, писал опаснейшие стихи. Ещё? Лермонтов, Гоголь, Лев Толстой… Всех будем вычёркивать из школьной программы?..

Нет, не улыбнулся Морандюк.

– Давайте посмотрим с другой стороны. – Он сосредоточенно шевельнул бровями. – Говорят, вам до сих пор шлют письма ваши и её выпускники, из тех, что готовили спектакли в созданном вами студенческом театре «Горизонт». Они бывали и у вас дома, то есть общались в неформальной обстановке. Не кажется ли вам, что у них в результате такого общения выработался очернительский взгляд на нашу действительность, затрудняющий их работу в сельских школах?

– А откуда вам известно, что именно они нам пишут? Вы что, читали их писания? И заодно меня решили включить в почётный список агентов влияния? Кстати говоря, у меня дома, из письменного стола, недавно пропала пачка таких, интереснейших, на мой взгляд, писем – о трудных ситуациях в общении со школьниками. Кому-то понадобилось. Уж не вашей ли службе?

– Да ну, что вы!.. Я лишь предположил… Что же касается пропажи, то, видимо, слишком много у вас студентов бывает… Не устаёте от них?

– Знаете, нет. Они словно бы подзаряжают своей молодой энергией. Хотя не все. Вот недавно был у меня автор наверняка известной вам статьи про наш «Горизонт», третьекурсник Пётр Жадан. Его присутствие как-то всех очень сковывало. Видимо, он пришёл с заранее кем-то определённой задачей – изругать наш театр. Уж не в вашем ли ведомстве его так озадачили?