– Я зачитала его отчет.

Мои вопросы начинают раздражать Мел.

– Любой социальный работник поступил бы так же. Если нельзя открыть глаза магистрату, то идешь к судье. И в девяти из десяти случаев получаешь опеку.

– Не теперь.

– Да. – В ее голосе сквозит разочарование. – Они поменяли правила.

С того момента как Бобби попал под опеку, любое важное решение, касавшееся его жизни, принималось судом, а не членами семьи. Он не мог перейти в другую школу, получить паспорт, пойти в армию или жениться без разрешения суда. Это также гарантировало, что отец больше не вернется в его жизнь.

Переворачивая страницы дела, я натыкаюсь на заключение судьи. В нем около восьми страниц, но я быстро пробегаю их в поисках вывода:

И муж, и жена искренне озабочены благополучием ребенка. Я убежден, что в прошлом они по-своему пытались наилучшим образом выполнять свой родительский долг. К сожалению, вера в способности отца заботиться о ребенке надлежащим образом подорвана предъявленным ему обвинением.

Я принял во внимание противоречивые свидетельства, особенно протесты со стороны мужа. В то же время я знаю о желании ребенка жить и с отцом, и с матерью. Очевидно, необходимо прийти к компромиссу, учитывающему как это желание, так и благополучие мальчика.

Программа действий не вызывает сомнений. Интересы Бобби превыше всего. Суд не может разрешить проживание или общение с родителем, если это делает возможной угрозу сексуального насилия над ребенком.

Я надеюсь, что в должное время, когда Бобби достигнет приемлемого уровня зрелости, самосознания и самозащиты, он получит возможность проводить время с отцом. Однако до этого времени, которое, как я с сожалением констатирую, наступит еще не скоро, контакты между ним и его отцом должны быть исключены.

Заключение судьи скреплено печатью и подписано мистером Юстасом Александром Макбрайдом, дедушкой Кэтрин.

Мел наблюдает за мной через стол.

– Нашел то, что искал?

– Пока не совсем. Ты много общалась с Юстасом Макбрайдом?

– Он отличный парень.

– Полагаю, ты слышала о его внучке?

– Ужасная история.

Она медленно вращается на стуле и вытягивает ноги, пока они не упираются в стену. Ее взгляд прикован ко мне.

– Ты не знаешь, заведено ли дело на Кэтрин Макбрайд? – спрашиваю я будничным тоном.

– Забавно, что ты об этом спрашиваешь.

– Почему?

– Потому что другой человек только что просил меня показать его. Два запроса за один день.

– Кто спрашивал об этом деле?

– Детектив с внешностью убийцы. Он хочет знать, не встречается ли там твое имя.

Мел пристально смотрит на меня. Она злится из-за того, что я что-то утаил. Социальные работники нелегко проникаются доверием к людям. Они становятся осторожными, когда имеют дело с изнасилованными детьми, избитыми женами, наркоманами, алкоголиками и родителями, оспаривающими права на ребенка. Ничему нельзя верить. Никогда не доверяй журналисту, юристу или напуганному родителю. Не поворачивайся спиной на допросах и не давай обещаний ребенку. Не полагайся на опекунов, членов магистрата, политиков и высших слуг народа. Мел доверяла мне. А я ее подвел.

– Детектив говорит, что тобой интересуется полиция. Говорит, что Кэтрин подала на тебя жалобу за сексуальные домогательства. Он спрашивал, подавались ли на тебя другие подобные жалобы.

Мел оседлала своего конька. Она ничего не имеет против мужчин, кроме их поступков.

– Сексуальное домогательство – это выдумка. Я не дотрагивался до Кэтрин.

Я не могу скрыть возмущения в голосе. Подставлять вторую щеку – это для людей, которые хотят выглядеть лучше. Я же устал от обвинений в том, чего не совершал.

По пути в гостиницу «Альбион» я пытаюсь сложить вместе кусочки мозаики. Зашитое ухо пульсирует, но это только помогает мне сосредоточиться. Это все равно что сконцентрироваться перед включенным на полную громкость телевизором.

Бобби был примерно в том же возрасте, что и Чарли, когда потерял отца. Подобная трагедия может нанести тяжелую эмоциональную травму, но сознание ребенка формирует не один человек. Существуют бабушки и дедушки, дяди и тети, братья, сестры, учителя, друзья и еще уйма народу. Если бы я мог навестить и опросить всех этих людей, возможно, я и сумел бы понять, что с ним случилось.

Чего мне недостает? Ребенка отдают под опеку суда. Его отец совершает самоубийство. Печальная история, но не единственная в своем роде. Теперь детей не помещают под судебную опеку. В начале девяностых закон изменился. Старая система таила в себе широкие возможности для злоупотреблений. Требовалось совсем немного доказательств, а проверки и компромиссы исключались.

У Бобби были налицо все признаки сексуального насилия. Жертвы подобного рода находят способы защититься. Некоторые страдают травматической амнезией, другие хоронят свою боль в подсознании или отказываются осмыслять происшедшее. Вместе с тем есть такие социальные работники, которые скорее «подтверждают», чем расследуют обвинения в насилии.

Чем упорнее Бобби отрицал происшедшее, тем больше людей проникалось убеждением, что насилие имело место. И эта железная убежденность послужила основанием для расследования.

А что, если мы ошиблись?

В Мичиганском университете однажды провели эксперимент. Взяли краткое описание реального случая с двухлетней девочкой и представили его комиссии экспертов, состоявшей из восьми практикующих психологов, двадцати трех выпускников психологического факультета и пятидесяти социальных работников и психиатров. С самого начала организаторы эксперимента знали, что девочка не подвергалась сексуальному насилию.

Мать заявила о насилии, обнаружив синяк на ноге дочери и лобковый волос (который, как она решила, принадлежал ее мужу, отцу девочки) на подгузнике. Четыре медицинских осмотра не обнаружили признаков насилия. Два теста на детекторе лжи и совместное расследование полиции и Отдела защиты прав ребенка очистили отца от подозрений.

Несмотря на это, три четверти экспертов рекомендовали либо тщательно контролировать общение дочери с отцом, либо вовсе запретить его. Некоторые из них даже сделали вывод, что девочка подверглась содомии.

В делах о насилии над ребенком не существует презумпции невиновности. Обвиняемый считается виновным до тех пор, пока не доказано обратное. Это пятно невидимо, но несмываемо.

Эрскин – хороший психолог и хороший человек. Он ухаживал за своей женой, больной рассеянным склерозом, до самой ее смерти и учредил благотворительный фонд ее имени. Мел обладает убежденностью и социальной сознательностью, которые всегда были для меня упреком. Она никогда не играла в беспристрастность. Она знает то, что знает. И остается верна этому.