С той же целью применялся громкий шум, который зачастую и нельзя было считать выражением протеста как такового. Партработники часто сообщали о собраниях, проходивших в ужасном беспорядке. Некоторые двадцатипятитысячники гордо заявляли, что им удалось приручить мужиков и изменить ход собраний, — если ранее там царила суета и все говорили одновременно, то теперь встречи носили более организованный характер, стали походить на собрания рабочих{683}. Единственное, что ускользало от их внимания, это то, какую очевидную выгоду несли крестьянам подобные беспорядки в условиях коллективизации, как сельчане умело играли на стереотипном восприятии «мужика» как существа, не способного к рациональному и упорядоченному диалогу. Например, на Кубани этот метод довольно часто использовался для срыва выступлений докладчиков{684}. В Центрально-Черноземной области крестьяне поднимали неутихающий гомон, когда дело доходило до голосования{685}. В поселке Черемышево Мордовской области женщины все время кричали «ура!», не давая выступающему слова сказать, пока не вынудили его закрыть собрание{686}. В деревне Ханьковец Могилев-Подольского округа Украины четырехкратные попытки властей провести общее собрание по вопросам коллективизации не увенчались успехом. Каждый раз женское население деревни скандировало «Долой коллективизацию!» и «Долой бригады!»{687}.

Пьянство было еще одним способом срыва собраний. Крестьяне напивались — чтобы набраться храбрости, в пику коммунистической пропаганде трезвости или просто по привычке — и в таком виде заявлялись на собрания, устраивая такой беспорядок, что их приходилось немедленно закрывать{688}. Нетрезвое состояние было хорошим прикрытием актов протеста. Коммунисты полагали, что население деревни не может не пить. Тем не менее алкоголизм, хотя и не имел политической подоплеки, представлял угрозу для организаторов колхоза, что осознавали некоторые партработники. Так, уполномоченный, проводивший раскулачивание в Микушинском и Бугурусланском округах на Средней Волге, запретил продажу алкогольной продукции, после того как увидел, что крестьяне, выступавшие против депортации, пьют. Он пришел в ярость, когда впоследствии узнал, что этому пагубному пристрастию был подвержен и председатель райисполкома, который немедленно отдал распоряжение возобновить работу вино-водочного магазина{689}.

В книге «Красный хлеб» Морис Хиндус дает подробное описание одного из собраний с участием женщин. Этот пример прекрасно иллюстрирует практику использования молчания и шума. Летом 1929 г. прибывшая в деревню агитационная группа должна была на собрании рассказать женщинам о том, какая безоблачная жизнь их ждет, когда будут общие кухни, детские сады, электричество, клубы, равенство и многое другое — все то, что ожидало их с организацией колхоза. В конце этого монолога представители партии призвали к дискуссии и вопросам. В ответ не последовало ни единого слова. Казалось, сказать людям просто нечего. Агитаторы снова потребовали от слушателей выразить свое мнение — результат был тот же… Наконец, одна из присутствующих набралась смелости ответить — тут же поднялся ужасный гвалт, заговорили все разом. Партийцы призвали к порядку, требуя, чтобы говорили по очереди. Снова воцарилась тишина. Затем кто-то еще попытался что-то сказать, но и его голос утонул в поднявшемся снова шуме. Коммунист пришел в ярость. Резким движением руки он опять восстановил порядок и с мрачной серьезностью попросил вести себя прилично. Однако, как он ни пытался этого добиться, женщины были настолько нетерпеливы, что не могли не перекрикивать друг друга. Стоило только одной из них открыть рот — все остальные тут же принимались высказываться, до тех пор пока воздух не начинал дрожать от оглушительного гама. После нескольких минут этого безобразия одна сгорбленная старушка с грязным платком на голове злобно сплюнула в сторону всего этого сборища, как делают мужики, когда чем-то недовольны, и воскликнула: «Тут собрались одни свиньи! Здесь мне делать нечего».

В этот момент один из сельских партийцев овладел ситуацией, во весь голос выкрикнув: «Неужели мы уподобимся свиньям?» Как пишет Хиндус, «собрание продолжилось, но полный порядок так и не установился»{690}. Стоит отметить, что те же самые женщины, участвовавшие в собрании, в отсутствие представителей власти по отдельности и вместе спокойно и без лишней суеты рассказывали Хиндусу о своих переживаниях{691}.

Кроме этих способов и тактик скрытого сопротивления, существовала масса других методов скрытого протеста. Так, в деревне Истомино Московской области крестьяне пришли к решению «коллективизацию приветствовать, но в колхоз не вступать», представив сбитым с толку городским агитаторам прямое доказательство склонности середнячества к колебаниям{692}. Во время собрания женщин на Кубани в 1930 г. только 76 из 300 присутствовавших приняли участие в поименном голосовании. В ответ на требование объяснить такое поведение они сослались на то, что ранее уже согласились на вступление в колхоз. Женщины заявили, что не имели представления о том, что значат их подписи, и теперь сомневаются, стоит ли вообще давать согласие на что-либо. Позже один из партийных активистов, скорее подавленный, нежели разозленный, сообщил, что он объяснял значение голосования «сотни раз»{693}. После публикации статьи Сталина «Головокружение от успехов» в одной из деревень на собрании, которое длилось пять часов, крестьяне заставили председателя колхоза шесть раз прочитать резолюцию по этой статье, прежде чем согласились на голосование{694}. Иной раз крестьяне препятствовали проведению официальных мероприятий, участвуя во время, отведенное для собрания, в религиозных обрядах или разнообразных торжествах{695}.

Все эти примеры показывают, что крестьяне, играя на стереотипе темных и необразованных «мужиков», могли сорвать то или иное собрание, демонстрируя свою мнимую неспособность понять задачи, поставленные советской властью, равно как и следовать им. Эта уловка срабатывала сразу же, а возложить ответственность на кого-либо лишь за то, что крестьяне — такие, какие есть, было достаточно сложно. Представляли ли эти шумные и пьяные беспорядки или «заговор молчания» обычное для крестьянских сходов явление или же реакцию, вызванную страхом и отчаянием, факт остается фактом: эта привычка, или тактика, работала. И работала она к выгоде населения и против советской власти, подтверждая мысль Эрика Хобсбома, что «нежелание понимать — одна из форм классовой борьбы»{696}.