В комнату вошел летчик по имени Чак. Это был веселый парень со стрижкой бобриком, квадратной головой и такими же квадратными плечами. Как и все мы, он был невысокого роста. До того как Чак стал летным инструктором, он служил на базе в Исландии и летал на истребителе F-15 Eagle («Орел»). Он рассказал мне, как во время службы американские и советские летчики играли по ночам в игру под названием «у кого нервы крепче». Потом появились большие советские корабли, на которых стояли мощнейшие прожекторы, и русские старались ослепить американских пилотов. «После этого глаза летели к чертовой матери — полчаса вообще ничего не видели». Это тоже была игра. Стрелять не разрешали — обе стороны боялись, что может начаться Третья мировая война. Однако ослепленный летчик, потерявший контроль над самолетом, мог легко погибнуть.

Служба была не сахар. Великолепие неба, ореол авиации, гордое звание летчика — это, конечно, все присутствовало, но была и обратная сторона медали. Летчики по многу часов проводили в воздухе, мочились через катетер в специальный мочесборник и сидели в резиновых масках. Температура в крохотной кабине была или очень высокой, или очень низкой. О еде даже не вспоминали, если только кто-нибудь тайком не пронесет сэндвич, выкраденный из столовой. Я совершал длительные вылеты на военных самолетах и по себе знаю, каким тяжелым становится шлем. Пилоты носят шелковый подшлемник, но помогает он мало. Через час кажется, что тебе на голову поставили горячий утюг. Тяжесть шлема постепенно сдавливает шейные позвонки, отчего начинают болеть и затылок, и шея, и спина. Шлем и маску подгоняют под пилота на примерке. Перед полетом мне штангенциркулем измерили лицо от переносицы до конца подбородка. Шлем и маска должны сидеть на лице плотно, иначе во время катапультирования их может сдуть. И визор шлема должен быть всегда опущен.

Пилот одет в перчатки и комбинезон, сделанные из огнезащитной и теплостойкой ткани Nomex, и ботинки для парашютистов. Воротник комбинезона надо застегивать, чтобы шея не обгорела при взрыве. В общем, чувствуешь себя, словно плотно обернутым в целлофан. Во время полета положение тела и его частей менять нельзя, потому что для управления самолетом все это нужно: руки, ноги и голова. (На самом деле есть автопилот, и во время войны в Кувейте летчик мог летать в кабине хоть голый, хотя, конечно, никто такого себе не позволял.) Через пару часов начинают болеть даже корни зубов. И это, замечу, еще до всего серьезного.

Все мечтали летать на «Орлах», но, даже когда летчиков пересаживали на этот истребитель, через некоторое время все равно они начинали скучать по дому. Я прекрасно понимал, почему Чак решил стать инструктором Двенадцатой учебной эскадрильи в Рандольфе, в которой опытных боевых летчиков переучивали на инструкторов по обучению новых пилотов. Полеты в этой школе были короткими, а дни, заполненные инструктажами в классных комнатах, длинными и ленивыми. Вечерами в будни пилоты играли в круд (бильярд, в который играют без кия и правил), а вечером в пятницу пили пиво в офицерском клубе. Работа, по словам моего инструктора капитана Стюарта Роджерса, была непыльной: «Мы учим особому виду боевых полетов, во время которых неприятель находится в кабине вместе с пилотом». Капитан имел в виду, что инструктор делал вид, что он — пилот-ученик, а обучающийся — то, что он инструктор. «Пилот-ученик» делал все возможное, чтобы угробить самолет, а «инструктор» должен был предугадать его глупости и предотвратить аварию.

Я спросил Чака, доволен ли он зарплатой. Тот повернулся к открытой двери комнаты, в которой сидели его коллеги-инструкторы, и крикнул: «Те, кто здесь ради денег, поднимите руку!» Раздался дружный смех. Чак поклялся, что водитель синего автобуса, который каждое утро отвозит пилотов на взлетную полосу, зарабатывает больше, чем летчик.

Чак работал инструктором уже три года. Вместе с тремя другими летчиками-истребителями он вылетал на тренировочные задания над океаном, где они встречались с самолетами ВМС, которые изображали «противника» — русских. Среди этих самолетов были даже настоящие МиГи. Когда начинался воздушный бой, каждый воевал за себя и пытался пристроиться в хвост кому-нибудь, отчего в целом наступала полная неразбериха. В тот дождливый день на базе мы смотрели видеозапись одного из таких воздушных боев. Летчики собрались около телевизора и по многу раз просматривали и прослушивали радиопереговоры момента, когда два самолета столкнулись во время учебного боя.

Руководитель группы приказывал одному из пилотов прекратить преследование «противника»: «Прекрати! Прекрати! Прекрати!» (любые чрезвычайные радиосообщения передаются три раза, как, например, международный сигнал бедствия: Mayday, Mayday, Mayday).

На экране было видно: два самолета пролетели слишком близко друг к другу, замелькали оторванные части корпуса, и появились облачка дыма, похожие на мазки, сделанные японской кистью, в стиле суми-э. Пилот самолета, который сильнее пострадал, выкрикнул в эфир: «Катапультируюсь! Катапультируюсь! Катапультируюсь!» И через секунду добавил: «Засечка».

Потом — бабах! — с треском и дымом он вместе с креслом вылетел из кабины. Чак поворачивается ко мне и произносит целый монолог:

Безупречный профессионализм — это тоже всё о выживании. В тяжелый момент профессионализм пилота заставил его подумать не только о себе, но и о людях, которые будут его спасать. Он не был жертвой. Это напоминает поведение стюардессы Эми Свини, оказавшейся 11 сентября 2001 года на борту одиннадцатого рейса American Airlines, которая, сидя в кресле последнего ряда, спокойно сообщала по телефону, что происходит в салоне самолета перед тем, как он врезался в Северную башню Всемирного торгового центра. Она описала, как одному из пассажиров перерезали горло, где располагались террористы и другую важную информацию, которую без нее мы никогда не узнали бы. Стюардесса вела себя как настоящий профессионал.

Как и катапультировавшийся летчик, стюардесса была, по мнению Питера Лешака, «стопроцентным участником — борцом и помощником от начала и до конца». Одно дело знать, другое — сделать и третье — сделать перед лицом смертельной опасности. Между прочим, катапультироваться из самолета — дело совсем не шуточное. Это очень опасный маневр, используемый только в чрезвычайных ситуациях. Во время катапультирования пилот может сломать позвоночник, у него бывают множественные травмы локтей, рук и голеней. Если неправильно катапультироваться, можно погибнуть. Летчики это знают и зачастую боятся катапультирования больше, чем аварийной посадки. Каждый раз, когда рука летчика тянется к рукоятке катапультирования, у него возникает чувство, будто он приставил пистолет к виску и играет в русскую рулетку. Выбор у летчика, самолет которого пострадал во время учебного боя, был простым: либо упасть вместе с самолетом, либо катапультироваться в море, что может привести к травме от удара о воду, а также вероятности утонуть до того, как его успеют вытащить. Поэтому в критический момент он сообщил свои координаты. В одном из своих исследований по нейробиологии Жозеф Леду писал: