Убийство, как сказал бы один из моих знакомых кхмеров, это то, что в семидесятых проделали со всей его семьей. Убийство — это то, что творится в Камбодже, в некоторых регионах Африки, в Центральной и Южной Америке, в бывших советских республиках, где, например, дебил-сын начальника полиции хочет превратить вашу дочь в шлюху, а вам эта идея не нравится. Убийство — это то, что делает племя хуту с племенем тутси, сербы с хорватами, русские с узбеками, уроды с нормальными, и наоборот. Это когда к вашему дому подкатывают в четыре утра молодчики в черном «шевроле» (вот куда идут наши налоги) и выволакивают из постели вашего сына, который, как им кажется, недостаточно патриотично настроен или излишне самоуверенно держится. Убийство — это то, чем зарабатывает себе на жизнь вот этот человек, сидящий напротив меня в Пномпене. Убивая, он может позволить себе телевизионную тарелку на крыше, чтобы смотреть наш сериал «Воздушный волк» по азиатскому МТV и видеть, как Пам Андерсон в замедленной съемке бежит по пляжу в Северной Калифорнии.

«Запритесь в своих чудесных домиках и ешьте ваши овощи, — думал я. — Прилепите стикер с эмблемой Гринпис или Ассоциации содействия прогрессу цветного населения на бампер вашего "БМВ", если вам так легче (а детей своих, разумеется, возите в школы только для белых). Охраняйте тропический лес! Обязательно! Может быть, вы когда-нибудь побываете в нем (какой-нибудь там экотур), и на вас будет удобная обувь, изготовленная двенадцатилетними подростками, вынужденными работать. Спасайте китов, когда людей до сих пор продают в рабство, морят голодом, расстреливают, пытают, просто оставляют подыхать на улице. И когда увидите маленьких детишек, плачущих в трущобах рядышком с какой-нибудь Салли Стразерс[69], не забудьте дать им несколько долларов».

Черт возьми, я так старался сдерживаться, я так хотел быть хорошим!

Но с другой стороны, не для того я приехал в Сан-Франциско, чтобы быть хорошим. И не для того, чтобы исследовать и постигать вегетарианскую культуру и кухню в полном их объеме. И не для того, чтобы обрести новое видение какой-нибудь интересной и важной проблемы. Я приехал сюда с единственной целью, с одной единственной: поесть во «Французской прачечной».

Честно говоря, я немного беспокоился за эту часть программы. Даже просто заказать столик в «Прачечной» — длительный и трудоемкий процесс, а уж получить разрешение Тома Келлера, шеф-повара и владельца ресторана, на то, чтобы я, несносный мистер «не ешьте рыбу по понедельникам», обедал у него в зале (предупредив об этом за очень короткое время), а операторы снимали, как повара готовят и как официанты обслуживают, — это представлялось мне почти нереальным. Тому Келлеру, величайшему в Америке повару-самоучке, — я так и написал ему в своем е-мейле — нет никакого резона терпеть мое присутствие. Праздношатающийся бездельник вроде меня вряд ли смог бы чем-нибудь его поразить. Я просто отдался ему на милость. Любая его реакция меня бы устроила. Профессиональная вежливость? Замечательно! Любопытство? Прекрасно! Жалость? На здоровье! Лишь бы разрешил войти.

Будучи человеком проницательным, прозорливым, склонным предвосхищать события, я не сомневался, что Келлер прислушается к моему мнению, составляя список приглашенных на предстоящий обед. Я собрал самую респектабельную, самую первоклассную, самую интересную компанию, какую только мог. К тому же там были люди, которых знали мы оба. Даже если Келлеру я покажусь грязной свиньей, оппортунистом и жуликом, то уж моим сотрапезникам он не сможет отказать в респектабельности.

Я спланировал и продумал этот обед во «Французской прачечной» четко, как работу банка. Напуганные угрозами, заманенные обещаниями и гарантиями оплаты дороги и всех расходов по пребыванию, на историческую встречу начали один за другим съезжаться знаменитости. Они знали, кто такой Томас Келлер, и он, безусловно, знал их.

Из Палм-Бич, чуть ли не из-за пасхального стола, прибыл Майкл Рулман, соавтор Келлера по книге «Поваренная книга "Французской прачечной"». Мы с ним встречались совсем недавно — это был вечер безобразного дебоша и безудержного обжорства в Нью-Йорке, в «Сибериа бар». Он написал еще две книги — «Как стать шеф-поваром» и «Душа шеф-повара», и обе мне очень нравятся. Прочитав их, я понял, что Майкл, как никто из тех, кто пишет о кулинарии, не будучи шеф-поваром, понимает, например, всю прелесть телятины, а также вполне осознает опасность, которую таит в себе жирный налет на кухонной утвари. И, главное, ему удалось ухватить суть, определить, что все-таки заставляет людей начать готовить профессионально. Он великодушно согласился принять участие в моем смелом и несколько странном начинании.

Прилетел Скотт Брайан из Нью-Йорка. Он мой старинный приятель. Сначала я попробовал приготовленную им еду, а потом познакомился с ним лично. Я завсегдатай его трехзвездного ресторана «Веритас», и мы дружим много лет. Если когда-нибудь вы в газетах прочтете о каком-нибудь отвратительном инциденте в баре на Манхэттене, и в деле буду фигурировать я, вооруженный тупым предметом, и какой-нибудь вегетарианец, то очень вероятно, что Скотт будет присутствовать при том, как на меня наденут наручники. В последней моей книге я посвятил ему сентиментальные и предельно искренние строчки, а сейчас просто заверил его, что, хотя нас и будут снимать назойливые телевизионщики, но не существует ни готового сценария, ни плана съемок, и все, что ему нужно делать, это погрузить себя в машину, приехать в Сан-Франциско и съесть обед, который обещает быть просто фантастическим.

Эрик Риперт, шеф-повар четырехзвездного ресторана «Ле Бернардин» на Манхэттене, прилетел из Лос-Анджелеса. Этот парень — полная противоположность мне: у него есть четыре звезды, пустое резюме и отличная кухня мирового класса, сверхъестественный природный дар, великолепные профессиональные навыки и внешний вид кинозвезды. Он даже не американец. Он из Андорры, крошечного государства в Пиренеях. Он вошел в мою жизнь, прочитав мою книгу, и я уверен, это случилось потому, что он сохранил сентиментальные воспоминания о днях ученичества. Вероятно, он узнал себя в ком-то из отчаявшихся, обманутых, но упрямо рвущихся наверх ребят, о которых я пишу. Хотя мне что-то никак не удается представить Эрика разбивающим яйца для приготовления яиц бенедикт, как это многие годы делал я. У него, пожалуй, самая лучшая «служба разведки» в Нью-Йорке, а может быть, и во всей стране. Сотрудники ЦРУ — сущие дети по сравнению с ним. Если что-то случается на одной из кухонь Нью-Йорка, Эрик узнает об этом через десять минут. Кроме того, он самый «отвязанный» повар, какого я когда-либо встречал.

Они приехали, один за другим, в мотель, где я поселился. Все мы переоделись к обеду — в почти одинаковые черные костюмы. Повязали темные галстуки. Нацепили солнечные очки. Но мы разом перестали чувствовать себя крутыми, как только увидели машину, которую люди с телевидения прислали за нами. Это был блестящий белый лимузин длиной в полмили, огромная деревенская колымага. У всех сразу возникло желание переодеться в голубые мятые рубашки и бледно-оранжевые куртки. Я был раздавлен. Я и так нервничал из-за этого долгожданного обеда. И вот они мы, явились не запылились, приехали в долину Напа, в Йонтвилль, здрасьте! Прибыли в автомобиле, более подходящем для какого-нибудь деревенщины-лотерейщи­ка, который катит в глубинку разыгрывать свои дурацкие призы.