— Тысяча восемьсот миль. — Карту северного побережья капитан помнил наизусть. — Если ветер окрепнет, останемся без энергии.

— Делайте что угодно, только доберитесь до Кивиты. Я намерен ужинать с монахами.

— Это будет очень поздний ужин, Ваше Высочество. В лучшем случае мы долетим ближе к полуночи.

— Хоть за полночь — все равно вкуснее, чем поздний обед в столице. Полный вперед!

— Гере капитан, — обратился к командиру наблюдатель, — с запада к нам движется «Дочь Ветра». И… еще два корабля от земли поднимаются!

— Отойди. — Принц отпихнул унтера и сам припал к окулярам.

«Дьявольщина. Они пригнали дирижабли ночью и держали их на штопорах, в оврагах. Теперь все кинулись за нами вслед. Эскорт!.. Точнее, конвой».

— Раскрутите винты, как только можно. Надо оторваться и уйти от флотских. Сумеете?

— Попытаюсь. Мы быстроходней. Поднимемся в облака, тогда…

Он не успел договорить: «…они нас потеряют». В рубку зашел старший механик с крайне озабоченным лицом.

— У нас неполадки, гере капитан. Вылилось бочки полторы балласта из левой задней емкости. Течь заделывают, но…

— Гром небесный, какое такое «но»? Вы определили, почему утечка? — заклекотал капитан, до нервного звона взведенный сыпавшимися на него приказами — изменить курс, лететь к попам, уходить от морских разведчиков. Что за игра в догонялки? А тут еще — едва взлетели! — потекла балластная цистерна.

— Если я не ошибаюсь, — неуверенно продолжил офицер, — кто-то прогрыз стенку емкости.

— Порезал? — Принц насторожился. — Вы подозреваете диверсию?

— Прогрыз, Ваше Высочество. Ножом или штыком так не раскромсаешь. Это трехслойный армированный каучук. Он разодран в лохмотья. Явно не человеком.

Даже без привязи Лара не могла сделать шаг от смертного столба. Сама как столб одеревенела.

Сперва муки ожидания, потом вихрь кровавого кошмара, меньше минуты бушевавшего перед глазами — такое выдержать под силу только закаленному бойцу, и те порой ломаются. А для девчонки это слишком большое испытание. Язык во рту застыл, тело охватывал то жар, то холод. Ум отказал — мыслей не было, сплошная пустота.

Окоченеешь тут, когда при тебе убивают людей, и саму вот-вот застрелят!

В голову волнами шепота лезли неразборчивые, едва слышимые голоса — тревожные, злые, панические, — и чьи-то чужие чувства, страх и растерянность. Словно деревья в парке перешептывались.

— Барышня, — лепетал барабанщик, осторожно тормоша ее за плечи, — вы на меня не сердитесь. Я же ничего… Я нестроевой… Вы поплачьте, легче будет.

Касабури не всех уложил насмерть — могильщики и музыканты, стоявшие в сторонке, под раздачу не попали. Остался невредим священник, сжавший в руках Божье Око и даже сейчас без остановки шептавший молитвы. Стонали и корчились двое подранков. Сарго прошелся среди павших, внимательно поглядывая на одного, на другого.

— Что ж ты… — прохрипел ему раненый, держась за окровавленный живот.

— Помочь? — хладнокровно спросил корнет, показав револьвер. — Не выживешь.

— Иди… к дьяволам!

— Ну, как знаешь. Я по-товарищески. — Сарго ногой отбросил карабин раненого подальше — от греха, вдруг в спину выпалит.

Шедший следом Касабури докончил работу кинжалом — ни крика, ни звука. Умелец!

За второго, что старался отползти, Сарго заступился:

— Этого не трожь. Малый неплохой, я его знаю.

— Будь по-твоему, воин, — кивнул подземный.

— Вы! — окликнул Сарго уцелевших. — Взять раненого — и марш его к лекарям. Но глядите, сукины сыны! кто вперед всех с доносом побежит — найду и порешу, как бог велел. Всем врать одно: заплутали, а его нашли в аллее. Ты тоже помалкивай, — добавил он для раненого.

— Не учи ученого, — проскрипел тот зубами от боли. — Я раньше вырублюсь, чем эти ослы меня дотащат…

— Без обид, лады?

— Уматывай!

— Вы милосердны… — наконец-то поп вдохнул так, чтобы заговорить.

— Не, я жандарм. — Сарго отмахнулся. — Вон, кроту скажи спасибо…

— Излишне, — молвил Касабури. — Убивать жрецов и безоружных запрещено обычаем.

— Кстати, святой отец, молчанка и тебя касается. Проболтаешься — и в храме грохну, прям у алтаря.

— Думала — не дождусь, когда ты явишься. — Отряхнувшись и оправив платье, Бези поспешила к Касабури. — Нас чуть не убили, где ты пропадал?

— Я бежал быстро, как мог. Слухачи сразу передали, что меня зовут, и назвали место. Но теперь мне трудно возвращаться. Я убил слуг Синего повелителя…

— Говори по-нашему, если умеешь! — поморщился Сарго. — А вообще ты — толковый стрелок, уважаю. Дружить будем?

— Если позволит господарка Лисси и мои товарищи. Она скрепляет наш союз, мы поклялись на ней.

— Союз? Чей, какой?.. Э, Бези, ты с кротами помирилась? Ну, дела!..

— Да, представьте себе, гере корнет, — подошел Удавчик, вооружившись револьвером поручика и чьим-то карабином; все карманы его были набиты патронами. — Я в клятвенном союзе с ан Безуминкой и теми девочками, которых мы доставили позавчера.

— Молодец, прапор, ловко примазался! — с завистью одобрил Сарго. — Насчет баб ты никогда не мешкал, чтоб втереться…

— Давайте его примем. Я за корнета ручаюсь. Не человек, а фугас! За своих горой стоит.

— Веселишься, как с петли сорвался… — покосилась Бези на Удавчика. — Проснись, прапор! нам драпать надо, пока нет облавы! Лара никакая — если идти не сможет, понесешь ее, ты понял?

— Что ты, Бези? Тикену нельзя девчонок доверять.

— А кто стрелять будет, пока твои руки заняты?

— Крот! Он себя показал, парень надежный.

Касабури ощупал запасы в карманах:

— У меня осталось только две обоймы.

— Ничего, ножом отмашешься. А в упор и Тикен не промажет… может быть.

— Хватит меня шпынять! Куда бежим, компания?

Барабанщик бережно подвел к ним Лару, у которой явно заплетались ноги. Она жалобно постанывала, блуждающим взглядом скользя по трупам, лежащим вокруг.

— Меня возьмите, — попросился юный музыкант, уловив вопрос Удавчика. — Они расскажут, как я барышне помог, меня накажут…

— Вот не знаю, — Сарго потер кривой нос. — Пока я на губе сидел, кое-что слышал, да еще с утра рассказывали… Нелады в Бургоне, дело кренится куда-то. У застав белогвардейцы встали, моряки вокруг летают. Медиумов ищут — как сквозь землю провалились… Пара нарядов с постов удрала. Беги-ка ты, малец, к садовникам! Держи унцию, дашь им за молчание. Там отсидишься день-другой — глядишь, все переменится.