Скуластый и носатый прошли в столовую, а может, и не столовую, а просто большую комнату со столом, заваленным газетами и уставленным бутылками с вином и коньяком. Они не обратили внимания на переводчика, что еще больше рассердило его, и он принялся ругать Ольшера. По-немецки:

– Ну что вы стоите как пень? Не можете очухаться после капитуляции? Шнель!

– Куда мне идти? – спросил миролюбиво Ольшер. Очень миролюбиво – ему не хотелось сердить хозяев!

– Герадеаус! Прямо!

Прямо – значит в столовую. И Ольшер прошел и снова остановился, теперь на пороге.

Скуластый показал ему на стул в углу, у камина, а сам устроился в кресле, предварительно придвинутом к столу. Носатый в это время разглядывал что-то за окном. Разглядывал и неторопливо стягивал с себя китель.

Он, носатый, сказал:

– Мы все знаем о вас… и незачем жевать резину.

Сам он не жевал резину и тем не походил на стандартных американских офицеров.

Слова носатого перевел явившийся вслед за Ольшером двадцатипятилетний – он кончил умываться, но еще не успел вытереться, и полотенце старательно двигалось по его розовой шее.

– Всех будут судить, – добавил от себя переводчик. – И – капут! – жестом он изобразил веревку, поднимающуюся от горла вверх. Изобразил без улыбки, на полном серьезе.

– Заткнись! – бросил ему носатый. Это переводчик, конечно, не перевел, но Ольшер уловил смысл сказанного, так как двадцатипятилетний досадливо поджал губы.

– Мы все знаем, – повторил носатый, – даже то, что вы вербовали людей для нападения на наши стратегические пункты…

– И за это по головке не погладят, – добавил от себя переводчик очень мрачным тоном. Ему доставляло удовольствие пугать пленного.

Ольшер попытался объяснить:

– Я работал на Восток. Моя должность обязывала заниматься делами Туркестана. Видимо, вы не все знаете обо мне…

Носатый наконец снял китель, освободился от ворота и рукавов и повесил его любовно на спинку стула.

– Все знаем, – отверг он возражения Ольшера, и не только отверг, но и утвердил сказанное вначале. – Абсолютно все. Даже то, что ваша жена и сын находятся в Аахене и интересуются судьбой своего папеньки. Между прочим, следует подумать о них и о их будущем, господин гауптштурмфюрер…

– Я думал… Это и привело меня сюда.

Переводчик не преминул вставить свое слово, как и прежде, злое и грубое:

– Вас привезли!

Ольшер не обратил внимание на колкость. Он был озабочен самой сутью разговора, который велся слишком странно и пугал капитана.

– Пакет у вас? – спросил он носатого.

– Какой пакет?

Опять игра! Тактические комбинации разведчиков уже начали раздражать Ольшера.

– Вы же все, абсолютно все знаете! – вернул он чужую издевку носатому.

– Ах, пакет?! – изобразил равнодушие носатый. Рука его потянулась к бутылке коньяка, что стояла откупоренной и отпитой на стопке старых газет. И сделал это не из желания подогреть себя, просто подчеркнул пустяшность разговора. – Пакет у нас. Где ему еще быть!

– Тогда зачем эта комедия! – с обидой сказал Ольшер. – Перечислите документы, переданные вам, и я установлю их подлинность.

Тревога покинула гауптштурмфюрера. Он успокоился, даже улыбнулся мысленно: «Слава тебе, Господи. Спасен!»

Носатый нетвердой, пляшущей рукой слил в стакан коньяк и такими же нетвердыми губами стал тянуть его, роняя на рубашку золотисто-бурые капли.

– Перечислим, покажем… – пробормотал он, высосав остаток и кисло морщась. – Все в свое время!

– Налей ему! – сухо потребовал скуластый.

Носатый поискал чистый стакан, не нашел, налил в свой, так же неуверенно, как и прежде, но без щедрости, и протянул капитану.

– Пейте!

Ольшеру не хотелось пить. Не хотелось туманить мозг, и потом он боялся – в лагере кормили плохо, организм ослаб, с одного глотка можно опьянеть.

Скуластый поверх газеты, которую он все еще держал в руках, посмотрел на эсэсовца, на его очки, поблескивающие притуманенным золотом и чистым стеклом, но глаз не увидел. Маленькие и бледно-голубые, они терялись за этими бликами света. Не увидел и потому не смог понять – что думает и что переживает пленник. А ему нужно было понять. Он решил увеличить дозу горечи, предназначенную для эсэсовца. Сказал холодно, до того холодно, что Ольшер съежился:

– А пакет не ваш…

Этого Ольшер не ожидал. Обокрали! Самым бессовестным образом!

– Все-таки пейте! – предложил скуластый и откинул свои огромные, прямые плечи на спинку кресла, и теперь уже не через газету, а открыв целиком Ольшера, принялся изучать его.

Что оставалось делать гауптштурмфюреру? Пить! Хотя следовало отбросить стакан, да что отбросить, швырнуть в лицо нечестным игрокам – так не поступают с партнером. Если взяли – платите! Но когда за твоей спиной ничего нет, кроме лагеря и неумолимо приближающегося суда, изображать оскорбленного смешно. Глупо.

– Нет… Вы шутите… – забегал глазами по лицам офицеров Ольшер. – Шутите! Там оттиски пальцев… В левом углу…

– Много оттисков, – добавил холодно скуластый.

– Но первые – мои!

Носатый помог товарищу добить Ольшера:

– Теперь уже ничего не разберешь… К тому же за пакет заплачено. В свое время…

– Я выпью… – попросил Ольшер.

Носатый едва приметно усмехнулся – он был доволен произведенным эффектом.

– Да, конечно… Коньяк довольно приличный, не то что ваш «вайнбранд»…

Ольшер поднес ко рту стакан. Острый запах коньяка ударил в голову и разлился там туманной слабостью, кружением каким-то. Лицо гауптштурмфюрера сделалось синевато-белым, даже губы и те посветлели.

– Да пейте же, черт возьми! – крикнул досадливо скуластый.

Ольшер заставил себя проглотить дурманящую влагу. Сумел вернуть стакан носатому и даже благодарно кивнуть. Потом он облизал губы и сказал устало:

– Как же так… Как же так, господа!

– Вот так, – утвердил скуластый. – За пакет уплачено.

Огонь побежал по телу Ольшера, стремительно побежал, опаляя и бодря, ломая все естественное и понятное. В этом горячем круговороте трудно было сохранить ясность мысли. Но капитан все же успел выразить логическое:

– Кому?

– Продавцу, – неопределенно охарактеризовал человека, продавшего документы американской разведке, скуластый.

Гауптштурмфюрер ждал более ясного ответа. Немедленного ясного ответа – через несколько минут он мог уже не уловить его. Поэтому потребовал у скуластого:

– Саиду Исламбеку?