Архимед осмотрел рану Ильи, извлек обломок стрелы и наложил повязку. Стрела перебила жилу, Илья потерял много крови и до сих пор не приходил в сознание. Ночью у него началась лихорадка и жар. Держать раненого в шалаше было нельзя. Колохолмцы соорудили просторную времянку: углубились на аршин в землю. Из еловых жердей, нарубленных в ближайшем перелеске, соорудили высокий свод, покрыли берестой, обмазали глиной, обложили дерном. Наверху оставили небольшое отверстие – дымогон. Когда в очаге запылали березовые дрова, землянка наполнилась живительным теплом. Но Илья все равно трясся под двумя меховыми одеялами, шептал несвязное потрескавшимися губами и временами просил пить. Архимед заварил травы и велел поить раненого маленькими порциями. Большего он сделать не мог. Оставалась ждать. Время тянулось мучительно медленно. Прибрежный песок покрылся ледяным панцирем.

В ворота постучали. Послать отворять было некого. В былые времена на крик хозяина устремлялись десятки верных слуг. Теперь – не то. Золотой терем стоял пуст. Все самому приходится. Но делать нечего. Раз жив пока – нужно жить, не жаловаться. Да и кому жаловаться? Этому новому, что ли? Нет уж, да и толку не будет. Хозяин неспешно пошел отворять. «Кого нелегкая в такое время принесла?» Голова хозяина серебрилась сединой, но стать была богатырской. Тяжелый засов он сдвинул как соломинку.

Гость за воротами был похож на хозяина, как брат похож на брата: мощная длань лежала на древке копья, седая борода стелилась по груди, единственный глаз синей льдинкой светился из-под густых бровей.

– Здоров будь, хозяин.

– Э, вот не ждал такого гостя. Какими судьбами в наши края?

Гость усмехнулся в пышную седую бороду:

– Не рад, что ли?

– Рад, как не рад. Заходи. – Хозяин пошире отворил ворота, пропуская широкоплечего гостя.

– Рассказал бы мне кто-нибудь в молодые годы, что я к тебе в гости приеду, а ты мне рад будешь, так я бы не поверил.

– И я бы не поверил. Да вот видишь, как жизнь-то поворачивается… Коня вот тут привяжи, к столбику. Сейчас ему корма задам. Видишь, совсем одичал я. Все самому приходится. Так что разносолов не жди. Нет разносолов. Сам как живешь?

– Да все та же история. Теперь не то, что раньше. Видимо, скоро уж совсем помирать.

– И не говори.

– Так чего уж тут: кряхтим пока. Живым в домовину не ляжешь.

– Твоя правда.

– Кваску, что ль, налить тебе?

– А пива нет?

– Нет пива.

– Вечно у тебя, старик, пива нет.

– Ты-то у нас, одноглазый, прям в молодцы заделался? Вон, борода-то пол метет. Тоже мне, молодчик! Так будешь квас?

– Буду, куда деваться, раз пива нет. Усы вон за пояс уже заправляешь, а пива не научился для гостей припасать.

– Не ворчи.

– А я и не ворчу.

– Вот и не ворчи. Слушай, а у меня вроде мед еще стоит где-то. Поискать? Мед будешь?

– Буду, конечно. Помню, славный у тебя был мед.

– Да нешто ты пробовал мой мед?

– А как же, пробовал, конечно, али забыл?

– Ничего я не забыл. А меда ты моего не пробовал.

– Пробовал.

– Не пробовал.

– Пробовал. Забыл, как сам на радостях угощал всех, когда князь Олег Царьград взял? Пир у тебя был. Так я же был на том пиру. Славное угощение было.

– А и точно, запамятовал. Было. Славный был пир.

– Славный.

– Так где мед-то, наливай.

– Сейчас, обожди, поискать нужно.

Хозяин полез в темную кладовочку и извлек из дальнего угла объемистую корчажку. Поставил на стол две глиняные кружки. Налил.

– Твое здоровье!

– Твое здоровье!

Хозяин и гость дружно выпили. Гость отломил от каравая кусок, обмакнул в солило и со смаком принялся жевать.

– Вкусно.

– Сам пек. А говорят, ты только медами и жив?

– Врут.

– Врут?

– Ну, почти.

– Значит, не зря я возился. Не поверишь, хлеб выучился печь. Вот прям этими самыми руками!

Хозяин протянул широкие, как лопаты, ладони.

– Голь на выдумки хитра. – Сказав это, гость громогласно захохотал, разглаживая роскошные седые усы и обнажая крепкие белые зубы. От смеха у него брызнули слезы.

Хозяин смотрел на гостя поначалу несколько обиженно. Но гость смеялся столь заразительно, что и хозяин не удержался: грянул так, что цветные стеклышки в оконцах зазвенели.

– Знаешь, Перун, а я ведь к тебе по делу.

– Я знаю, Один, ты просто так не приходишь.

Тот, кого хозяин назвал Одином, достал из-за шитого золотом пояса бронзовое зеркальце. Потер о штаны полированную поверхность, поймал солнечный зайчик и направил на стену. Поначалу на стене было видно лишь пятно света. Но постепенно стали прорисовываться очертания города, стоявшего посередь озера, блестящей воды и темных берегов.

– Узнаешь?

– Как не узнать! Китеж.

– А что в нем творится, знаешь?

– Твой Харальд сам виноват.

– Чем же он виноват?

– Во-первых, незачем ему было в леса эти идти. Ну и до золота жаден оказался – вот и попался.

– Попался, может, и за дело. Но, может, по старой дружбе уступишь мне?

– По старой дружбе?

– Ну, не по дружбе, так по знакомству давнему. Я в долгу не останусь. Сам знаешь: не Харальда, так другого Ярицлейв-конунг пошлет.

– Плевал я на твоего Харальда. Нужно, так забирай.

– Как же я его заберу, когда он в Китеже в порубе сидит?

– Не знаю, не моя печаль.

– А что твоя печаль?

– Как город уберечь?

– Никак не убережешь, узнал уже князь киевский. Не отступится теперь.

– Сам знаю…

– И что думаешь?

– Уводить нужно людей.

– Как? Куда?

– Не знаю.

– А я знаю. Вот смотри. – Один повернул зеркальце, и картинка на стене сменилась. С крепостной стены в черную полынью летел худенький паренек.

– Знаешь, кто это?

– Знаю. Это Доброшка, сын летославльского сотника. Пред лицом Нового именуется Константином. То есть Постоянным. А чего в нем постоянного? Смешные у этого Нового имена. Глупые.

– Не можешь ты им забыть, что во славу Нового теперь служат. А ведь все ж одно кровь твоя.

Хозяин ничего не ответил. На щеках его заиграли каменные желваки. Гость откинулся в кресле и отломил от каравая новый кусок: