Дамы как будто сошли со средневековых гравюр в своих высоких рогатых чепцах, длинных конических энненах и еще совсем мне незнакомых головных уборах в виде паруса. Платья поражали разнообразием цветов, но были практически одного фасона. Так называемое платье-роб, в пол и со шлейфом, и перехваченное пояском под грудью, чтобы подчеркнуть животик, а вот накидки на сами платья отличались порой фантастическими очертаниями.

Я участвовал в современной реконструкции средневекового бала, затащила та самая молодежь, которой я помогал с фехтованием. И теперь, с одной стороны, зрелище было довольно знакомым, но вместе с тем в виденных мной ранее жалких современных потугах на роскошь ничего даже близко не напоминало ту реальность, которая находилась у меня перед глазами.

Дамы в буквальном смысле слова сверкали от обилия драгоценных камней и золота. Диадемы, серьги, ожерелья, перстни. Даже сама одежда, пояса, кошельки и обшлага рукавов — все было покрыто драгоценностями.

Мужчины, все эти благородные кабальеро, переплюнули своих подруг с лихвой и напоминали пышных попугаев. Я даже чуть не сплюнул с досады.

Где суровый, аскетический дух рыцарства?

Где мужественные кабальеро, покрытые шрамами, в посеченных доспехах и с зазубренными о кости врагов мечами?

Нет таковых!

Вместо шлемов — причудливо накрученные тюрбаны и шляпы, похожие на тирольские, но с гипертрофированно вытянутыми передними полями. У некоторых, как я понял — самых записных щеголей, поля выдавались вперед на пару десятков сантиметров этаким клювом, окончательно подчеркивая схожесть с расфуфыренными птицами.

Вместо кольчуг и кирас — ярчайшей расцветки пурпуэны и жаки с разрезными рукавами, свисающими почти до пола. У некоторых модников рукава были усыпаны колокольчиками, издававшими при каждом движении звон.

Поверх этого у многих мантии и причудливые плащи, отороченные мехом.

Количество сверкающих побрякушек просто зашкаливает и, скорее всего, их счет идет на килограммы.

К разноцветным шоссам я уже привык, да и сам в таких, но гульфики! Судя по размерам, некоторые придворные обладали лошадиными достоинствами… да что там — мамонт вполне может позавидовать!

Вместо сапог и латных сабатонов на ноги мужики понадевали туфли с длиннющими закрученными мысками, привязанными к щиколоткам, коленям и даже к поясу.

Вместо боевых мечей — золоченые рапиры, кинжалы и шпаги, усыпанные гроздьями драгоценных камней и являющиеся не более чем пародией на боевое оружие.

Полный разрыв шаблона…

Мама, куда меня занесло?!

Я, конечно, не обольщаюсь внешней мишурой нарядов. Пятнадцатый век на дворе. Каждый из них, несомненно, — воин и без рассуждений ринется в любую рубку, но все равно… все равно — попугаи.

И вся эта цветистая толпа впилась в меня взглядами разной степени ненависти. Ропот не смолкал и даже нарастал. Я всерьез стал ожидать, что двор коллективно похватает свои декоративные шпажки с кинжальчиками и ринется меня рубить.

Ситуацию поправил старик-сенешаль; справедливости ради скажу — он один из немногих напоминал настоящего кабальеро. Сенешаль бухнул посохом в пол и грозным голосом заявил:

— Вдовствующая принцесса Вианская, Андоррская и Беарнская, дочь Франции Мадлен де Фуа желает говорить!

В зале мгновенно наступила мертвая тишина. Я даже услышал, как бурчит желудок у Тука.

Мадлен выждала довольно продолжительную паузу и произнесла:

— Я понимаю ваш ропот, мои верные подданные. К нам прибыл старый недруг Арманьяк, и в вашей памяти еще жива ненависть к представителям этого рода. Но… — Мадлен запустила еще одну драматическую паузу. — …Но зачем он это сделал? Кто может сказать, зачем он к нам прибыл?

Пышный толстяк, стоящий в группке придворных около самого трона, зверски выпучив глаза, выкрикнул:

— Он спасает свою никчемную душонку от гнева руа франков Луи Одиннадцатого. Будет просить заступничества, милостей и денег!

На слово «денег» у толстяка уже не хватило воздуха, и он его в буквальном смысле прохрипел.

Такая же пышная и толстая дама в неимоверно высоком двурогом эннене, стоящая рядом с толстяком, возможно даже — его жена, довольно громко высказалась, как выплюнула:

— Бастард! Отродье…

Мадлен поморщилась, но промолчала, с превосходством обводя взглядом зал.

Крики стали раздаваться один за другим.

Боже… в чем меня только не обвиняли и что они только не предполагали. Причем больше всех вопили самые скромные придворные, находившиеся на самом большом удалении от трона. Некоторые из них даже потрясали оружием и делали угрожающие движения в мою сторону.

Я, как ни странно, успокоился. Стало отчетливо ясно, что Мадлен умело ведет свою партию и ничего плохого, именно в данный момент, мне ждать не стоит. Она сейчас пастух, а двор — ее стадо баранов.

Господи… не женщина, а царь Соломон в юбке. Уже ее хочу… слава богу, гульфик паклей набит, иначе про мое хотение догадался бы весь двор.

А крикуны… ну что же. Я совсем не против немного размяться и проредить ее свиту. Внимательно осмотрел придворных и приметил самых буйных. Не сейчас, немного попозже.

Тук, смотрю, тоже в страх и отчаяние не впал. Приосанился, грудь выпятил, эфес палаша сжимает. Глазами сверкает. Молодчага…

Франсуа? А Франсуа просто мертвецки побледнел. В обморок не упал, уже хорошо…

Кардинал молчал, угрюмо наблюдая за бесновавшимся двором. Он, очевидно, тоже понимал, что ситуация под полным контролем у Мадлен и нужды ему вмешиваться нет. Впечатления недалекого человека он не производил. Даже совсем наоборот.

Шум и гомон прекратил сенешаль, опять трижды двинув посохом об пол. Вот же достойный старик… Надо обязательно с ним подружиться и распить пару литров винца под окорок…

— Вы не правы, мои верные вассалы! — Мадлен продолжила говорить, снисходительно улыбнувшись. — Он не просит милостей. Ему не нужно заступничество. Он по своему обету отринул свой сан, титул и даже цвета рода. Этот Арманьяк следует в Арагон утвердить торжество христианской веры над сарацинами. Но он счел своим долгом, презрев все опасности, явится к нам, дабы сообщить…

Опять пауза…

Мертвая тишина…

Слабый вскрик какой-то молоденькой дамы, хлопнувшейся в обморок прямо в руки своего кавалера…

— Контесса Жанна д’Арманьяк, в девичестве Жанна де Фуа, мертва. — Голос Мадлен набрал могильную трагичность. — Ее, вместе с еще не рожденным ребенком, забрал к себе Господь!

Пауза…

Дикий рев, сотрясший тронный зал…

Сенешаль трижды саданул посохом об пол, потом еще несколько раз и рыкнул:

— Вдовствующая принцесса Вианская, Беарнская и Андоррская еще не закончила свою речь!