В России появление перед судебными властями дворянок, защищающих свои права, являлось давней традицией, а не новшеством XVIII в. Хотя не подлежит сомнению, что женщины действительно обращались с исками в суды и канцелярии, но многие аспекты их участия в судебном процессе еще предстоит исследовать. В частности, следует выяснить, какими правовыми знаниями обладали дворянки и какова была их роль в составлении исков. Современники часто изображали женщин ничего не смыслящими в законах и не способными справиться со своими делами в суде. Но прошения и письма дворянок опровергают такую оценку: в этих документах истицы нередко предстают как опытные участницы процессов, знакомые с основами наследственного права.

Необычайно высокий уровень участия дворянок в судебных процессах бросается в глаза уже в документах с начала XVIII в. Обзор материалов имущественных тяжб, разбиравшихся в Вотчинной коллегии и в Сенате, показывает, что на протяжении XVIII в. в 57,5% дел участвовали тяжущиеся обоих полов. Еще в 9% дел участвовали только женщины, а 33,4% составляли конфликты между мужчинами[180]. Эта тенденция с некоторыми изменениями сохранялась и в XIX в. С 1807 по 1863 г. количество дел, в которых участвовали тяжущиеся обоих полов, сократилось почти на 10% и дошло до 48,5% за счет увеличения конфликтов между сторонами одного пола. Так, число споров между женщинами возросло до 13,3%, а число мужских споров — до 38,3%.[181] Хотя тяжб между мужчинами было больше, с начала XVIII в. дворянки также постоянно присутствовали в судебных конфликтах в роли как истиц, так и ответчиц[182].

Документально обосновать рост участия дворянок в имущественных спорах несложно. Труднее определить, самостоятельно ли они участвовали в тяжбах, ими начатых. Во время дискуссий по поводу судебной реформы в XIX в. способность женщин вести свои судебные дела стала предметом обсуждения в ряде популярных журналов. Сторонники реформ считали, что правовые знания необходимы женщинам, владеющим поместьями или являющимся опекуншами своих детей. Но эти же самые авторы были единодушно убеждены в том, что женщинам неведомы даже элементарные положения российского права.

В попытках поправить дело многие толстые журналы, нацеленные на женскую аудиторию, печатали статьи о состоянии законных прав женщин и о том, что им необходимо постигать основы юридических знаний. Один из авторов журнала «Рассвет» в 1859 г. указывал, что закон в России не проводит различия между мужчинами и женщинами и что женщины должны уметь защищать свои интересы, особенно в роли матерей. Отвечая тем, кто склонен был полагать, будто истинное призвание женщины — семья, этот автор утверждал, что, даже если женщина никогда не выходит за пределы домашней сферы, ей все равно приходится оберегать интересы зависящих от нее людей. «Множество населенных недвижимых имений в России принадлежит женщинам, — отмечает он. — Помещицам чаще, нежели кому-нибудь, приходится вступать в разные сделки и договоры, защищать и свои собственные права, и права своих крестьян». Другой автор сокрушался о женской правовой безграмотности и уверял, что большинство тяжб, инициированных женщинами, затевается напрасно, лишь по невежеству истиц. Мало того, женщины затягивают свои судебные дела по природной неспособности сосредоточиться на рассматриваемом вопросе и вместо того, чтобы коротко и ясно изложить дело, тратят время судов на рассказы о семейных распрях и подробностях домашних обстоятельств, прежде чем доберутся до цели своего иска.

Историк П.А. Ильинский, в соответствии с этой негативной оценкой правовых познаний дворянок, считал, что наличие в архивах провинциальных судов прошений, поданных женщинами, еще не означает, что они действовали самостоятельно. Описывая участие женщин в судебных процессах XVIII в., он изображал их невежественными жертвами обмана со стороны канцеляристов и чиновников, которые составляли за них жалобы и вели их дела. «Прочитывая все эти акты, написанные с формами и изворотами подьяческого крючкотворства, мы имеем полное право заключить, что все это было делом чиновничества», — утверждал Ильинский, полагавший, что сами женщины не играли в своих судебных процессах никакой роли. Более того, чиновники не желали постараться для своих клиенток, а норовили как можно скорее улаживать дела, чтобы сорвать куш побольше.

Мысль о том, что неграмотные женщины оказывались отданы на милость чиновников, Ильинский подкрепил портретом одной замечательной особы, которая, как он полагал, сама справлялась со своими судебными делами. Настасья Витовтова не только была грамотна, но и ухитрилась получить кое-какие правовые знания. «Это уясняется тем, что дед ее и дядя были стряпчими», — писал Ильинский. Он отмечал далее, что, судя по ее ходатайствам, Витовтова «была знакома с законами и формами прошений и разумела судебные волокиты того времени». По количеству и характеру прошений, написанных Витовтовой (в одной из них она ругала своих сестер за то, что они запустили свои дела в Москве), Ильинский заключает, что этого «стряпчего в юбке» уважали соседи и что она верховодила своим мужем. К сожалению, историк не упомянул, чем прошения Витовтовой отличались от исков других помещиц, и ничем не обосновал свое убеждение в том, что она сама, а не какой-нибудь писарь или чиновник, составляла ходатайства.

В литературных произведениях способности женщин в юридической области оценивались не очень высоко. Именно такие мнения о женской беспомощности отразил А.Н. Островский в образе мелкопоместной дворянки, оказавшейся на грани потери своего маленького поместья в имущественной тяжбе. «Вот, говорят, в Сенат надо жалобу подать, а кто напишет-то… — говорит она дочери. — Мы и аза в глаза не знаем. Коли Максим Дорофеич не возьмется, так ведь мы нищие будем».

Судя по оценкам историков и реформаторов права, дворянки действительно мало смыслили в хитросплетениях судебного процесса. Но, учитывая общий уровень правовых знаний до середины XIX в., и мужчины, и женщины вряд ли что-нибудь понимали в имущественном законодательстве, кроме азов[183]. По исковым заявлениям невозможно установить, какова была роль канцеляристов и стряпчих, помогавших ловко составить прошение. В самом деле, до сих пор неясно даже, имели ли помещики в XVIII — начале XIX в. вообще какой-нибудь доступ к имущественно-правовой информации. Современники сокрушались о жалком состоянии правовой культуры за пределами столиц. Поэт Г.Р. Державин, занявший пост тамбовского губернатора в 1786 г., писал другу в Москву о том, что в Тамбовской губернии не сыскать печатных текстов законов, и неизвестно, были ли они здесь когда-нибудь в употреблении.[184] Такие отзывы наталкивают историков на выводы о том, что даже местному чиновничеству было крайне трудно добыть экземпляры законодательных актов, хотя считалось, что указы должны рассылаться во все провинциальные суды.