Сидевший за рулем молодой арбалетчик Коля имел тем не менее серьезный водительский стаж, поскольку водил все виды машин едва ли не с пеленок. Еще у Коли был «греческий нос наоборот». Проще говоря, нос его походил на крошечную, постоянно ерзавшую кнопку и вообще чем-то напоминал пупок.

Грузом, таившимся внутри контейнера, Гай дорожил настолько, что не спал уже несколько дней и даже отказывался пересесть в собственную машину, которая с охраной тащилась теперь за трейлером.

Пробка на МКАДе походила на лениво ползущую змею. В блеске весеннего солнца каждая машина – чешуйка на ее бесконечной спине. Промучившись треть МКАДа, «Рено» свернул на ведущее к Копытово шоссе. Здесь затора уже не было. Ничего не мешало трейлеру разогнаться, но почему-то его скорость не увеличивалась. Напротив, трейлер двигался толчками. Новенький двигатель мучительно подвывал. Что-то в нем хрустело. Казалось, что и Гай, и Тилль, и водитель – все сидят на вулкане. Воняло паленой проводкой. Рывок – остановка. Рывок – опять остановка. Дальше – хуже. Точно мелкий горох просыпался на ржавый лист. И снова скребущий, уже непрерывный звук.

– Что еще такое? Мотор полетел? – сердито спросил Гай.

Коля обиженно повернулся к нему. Он так старался, что и шею вытянул. Лицо напряженное, сердито-ухарское. Казалось, что трейлер не сам едет, а Коля толкает его сзади или тащит за собой на веревочке.

– Да нет, мотор старается, – сказал он, выгораживая машину.

– А стреляет что?

– Это подшипники летят. Перегруз, что ли?

– Перегруз? Откуда? – спросил Тилль.

– Не знаю. На второй и то не тянем уже при полном газу. Убьем же двигатель. Сцепление вон почти сгорело…

Гай оглянулся. Где-то за его спиной каменным сердцем бился валун.

– Убивай двигатель. Машину убивай. Все убивай, – сказал Гай. – Только бы добраться. Остальное не имеет значения.

Им нетерпеливо сигналили. Они всем мешали. Постепенно даже терпеливому Коле надоело высовываться в окно и грозить водителям кулаком. Они съехали на обочину и дальше потащились уже по ней – с завыванием мотора, с толчками. За ними, то обгоняя, то вновь пристраиваясь, ехал джип с охраной Гая и еще один джип с берсерками.

Тилль, нервничая, достал пачку сигарет. Последние дни он почти не курил и теперь его мучительно тянуло подымить. Гаю же вполне хватало запаха паленой проводки и резиновой вони плавящихся шин.

– Нет, Ингвар! Никакого курения! Вы бросили, – сказал Гай.

– Разве бросил?

– Да.

– Почему?

– Потому что я зол и вас прикончу. А трупы не курят, – объяснил Гай.

Тилль, тоскуя, щелчком отправил сигарету за окно. Аргумент был сильный.

– Сколько до ШНыра осталось? – спросил он.

– Сорок пять кэмэ, – сказал Коля.

– Чуть меньше, – заметил Гай, даже не пытаясь взглянуть на навигатор, на который до этого посмотрел шофер. – Чуть меньше… Сорок два где-то.

– Навигатор не может ошибаться, – возразил Тилль.

– Разве я говорю, что он ошибается? Он беззастенчиво врет. Он считает по шоссе, а я считаю по шоссе, а потом по старой тележной дороге. Вы не застали ее, Ингвар? Как вы относитесь к телегам?

К телегам Тилль не относился никак. Он был навеки отравлен металлом представительских марок.

– Может, собрать у ШНыра весь мой форт? Для страховки? Ребята мигом примчатся! – предложил он.

Гай покачал головой.

– Не потребуется, – отрывисто сказал он. – Главное – довезти камень.

– А потом? – спросил Тилль. – Что будет потом?

«Для вас – ничего. Гибель при взрыве, потому что вы – жалкая плесень. Для меня – бессмертие и прорыв в сердце двушки. Или – если не сложится – тоже ничего», – хотел сказать Гай, но сдержался.

– Дальше для всех откроется новая страница! – произнес он.

Еще ему нужно было, чтобы трейлер доехал и водитель с Тиллем от ужаса не выскочили бы по пути.

* * *

Сашка стоял на крыше пегасни и сбрасывал лопатой не пойми как уцелевший снег. Внизу, у ворот, задрав голову, торчала Окса и, следуя своей привычке не замолкать, тарахтела:

– Вот у Вовчика моего скоро день варенья! Думаю, что ему подарить! Художники дарят картины. Писатели дарят книги. Э-э! Кто у нас еще есть?

– Боксеры!

– Да! – сказала Окса. – Боксеры дарят… кто знает, что боксеры дарят?

– Удар по голове! – сказал Сашка, сбрасывая снег рядом с ней.

Окса, надумав отчего-то испугаться, шарахнулась и врезалась в Насту. Та не осталась в долгу, и секунду спустя Окса улетела в лужу, едва устояв на ногах.

– Ты что, больная? Сейчас врежу! – закричала она.

– Сперва догони!

– Я не догоню! Саперка догонит! – заявила Окса.

– Можем проверить… Давай встанем через лужу и будем бросаться саперками! А какая у тебя саперка? С накручивающимся кольцом или неразборная, армейского образца? – заинтересовалась Наста.

Ощутив, что она это всерьез, Окса сразу стухла:

– У меня правильная саперка. Но она у меня не с собой… Иди лечись! – проворчала она и утащилась в пегасню.

Наста тоже отправилась в пегасню и некоторое время провела в деннике у Арапа, вороного жеребца с белым лбом, который боялся лишь Зверя и вечно грызся с Цезарем. На нем рисковал нырять лишь Меркурий – и то пока у него не начались носовые кровотечения. Арап был нервным и, пугаясь, начинал нести, пытаясь сбросить всадника.

Наста стояла и, отталкивая от себя фыркающую морду жеребца, пытающуюся повесить слюни ей на куртку, гладила короткий рубец на его крупе. Рубец чувствительностью не обладал. Арапу было не больно, но все равно он на всякий случай прижимал уши. Наста вспоминала день, когда со спины у раненого Арапа упал Игорь, нескладный одинокий шныр, после которого осталась целая тетрадь дневников.

О чем думала Наста, никто не знал. И сама она тоже не знала. Мысль ее походила на быструю реку со множеством водоворотов, в которые и сама Наста боялась попадать, потому что ее начинало плющить и злобить. Хотелось наказывать всех, и прежде всего себя. В одну из таких минут она и отрезала свои прекрасные волосы.

Арап исхитрился и ткнул ее мокрой мордой в щеку. Наста вытерла лицо ладонью, ощутив, что на обслюнявленную кожу налипла шерсть. Арап лез как перина.

– А ну сгинь! Дождешься у меня!

Наста вышла из денника и, зачерпнув старой строительной каской овса, дала Арапу. Тот потянул к овсу губы. Ел Арап очень интересно. Вначале зарывался в овес мордой, а потом отдергивал ее и фыркал, точно проверял, не испугается ли овес.

Пегасня кипела обычной шныровской жизнью. Ул пытался выпросить у Кузепыча новую уздечку. Смешно было смотреть, как они, оба круглые, плотные, толкались в узком проходе животами, напирая друг на друга. Кузепыч, признавая в целом за Улом определенные права на уздечку, не то чтобы явно отказывал, но чинил препятствия.