нему в ученики. «Переплет становится переплетчиком!» – почему-то от этой мысли стало грустно, но, неожиданно быстро и легко, Акентьев принял это предложение.

Кирилл совершенно спокойно воспринял свою новую роль и необычный ее антураж. Даже свободное понимание этих мертвых языков – прованского, гэльского, латыни – на которых говорили люди его свиты,– и этой чудовищной мешанины из старофранцузского и германосаксонского, с помощью которой подданные английского короля общались между собой.

Единственное, что удивило его, так это личность жениха. В кафедральный собор Кентербери вместо приемного сына графа Ддейла, его школьного товарища Женьки Невского, прискакал некий Аквитанский Гийом, особа, приближенная к монарху.

Убогую внешность невесты не компенсировали ни ее высокий для этого времени рост, ни богатое венчальное одеяние.

Наблюдать за происходящим ему, папскому нунцию, кардиналу курии Эггидию Альдини, было занимательно. Под благословение его затянутой в белую перчатку, украшенной перстнями руки подходили эти неважно одетые, дурно пахнущие люди – высшая знать Англии. Все, что было приметного и «парадного» в их экипировке, казалось нелепым в сочетании с персоной их владельца, взяты где-то на время. В общем, предки надменных и гордых британцев, владык целых континентов и устроителей всемирного индустриального шабаша, производили жалкое впечатление.

К тому же Кирилл – или Эггидий Альдини? – прекрасно понимал: присутствующим, вплоть до последнего церковного служки, известна цель его приезда на остров. И коль скоро это так, то, кроме раздражения и досады, других чувств он у них вызывать не мог.

Шутка сказать! При здешней хилой торговлишке, когда не то что золотого слитка, а полновесных цехинов на все королевство раз-два и обчелся, монсеньор Альдини прибыл выколачивать положенные папскому двору аннаты, которые, под предлогом внутренней смуты в государстве, хитрый английский примас уже семь лет уклоняется отсылать на материк. И лишь угроза отлучения и предания анафеме, естественная вера в прямую связь папы с Богом удерживали британские мечи и кинжалы в ножнах. Будь меньшим авторитет Римской церкви, и нунцию, и его свите не миновать жестокой расправы.

Напряженное внимание к своей персоне Марков перестал ощущать только на свадебном пиру.

Коль поминать любовь добром,

Припомни, друг, когда и в ком

Ее сумел сыскать ты?

Считай лишь ночи, а не дни,

Когда стонали от любви

Лишь ложа и кровати!

Трувер окончил строфу и опустил арфу. Довольный хохот подвыпивших гостей, неверный свет факелов и суета свадебного пира вполне гармонировали с незатейливым смыслом куплета. Многие из пировавших потянулись лапать спутниц и челядниц Тиитерсов, прислуживавших гостям. Кирилл, как и подобает отцу церкви, поморщился. Это было знаменитое состязание бродячих певцов – самое, наверное, впечатляющее событие на праздниках той эпохи. Тему ристалища и награду победителю, по традиции, назначала невеста. Альбина Мэргерит недолго размышляла и выбрала «Добрую память о любви». За первым вокалистом последовал соперник. Поклонившись молодым и гостям, он тронул струны арфы:

Коль поминать любовь добром,

Не мучься, друг, когда и в ком

Ее сумел сыскать ты!

Любовь не терпит строгий счет,

Любовь не мучит и не ждет

И похоти не признает ни в ложе, ни в кровати!

Роль верховного арбитра принадлежала невесте, но, слыша одобрительный гул гостей, по достоинству оценивших мастерство трубадура, Кирилл, с некоторым для себя удивлением, вынужден был признать, что благородная сентиментальность не чужда этим грубым английским баронам.

Соперник-трувер выступил в центр песенного круга и собрался, было, новым катреном достичь желанной победы, как вдруг стражники, охранявшие ворота, доложили о приближающихся огнях какой-то кавалькады.

– Ну наконец-то! Король едет! Король! Слуги, девки! Тащите лучшую еду на стол! Приберите объедки и раздайте гостям полотно! – Хмельной барон Тиитерс лично распоряжался встречей монарха.

Гости срочно приводили себя в порядок, вылезали из-за столов и, склочно переругиваясь, выстраивались в центре двора.

– Пойдешь со мной, поприветствуешь короля достойной песней,– позвал трувера Тиитерс.

Ворота заскрипели...

Первым упал стоявший впереди всех старый барон. Вторая стрела пробила горло труверу. Гости, онемевшие от неожиданности, стояли в полной растерянности...

Стражники попытались закрыть ворота. Тела товарищей, сбитых стрелами нападавших со смотровой площадки, лишили мужества и их. А когда мгновение спустя во двор ворвались всадники в серых балахонах с капюшонами, испуганные люди обрели, наконец, способность двигаться, и началась повальная паника.

Кирилл видел, как кинулись на его защиту рыцари свиты – провансалец Бийо и перигорец Бертран де Го. Славный Бийо получил предательский удар дротиком в спину и медленно опустился на колени. Кардинальский посох, увесистая двухметровая дубина с резным грифом,– это все, чем мог защищаться монсеньор Альдини. Марков, скинув широкополую пурпурную шляпу, перехватил посох, как боевой шест, и приготовился дорого продать свою жизнь.

– Говорила мне матушка...– рыцарь Бертран непочтительно толкнул кардинала, и две стрелы просвистели над ними, не достигнув цели,– ...служба Святому престолу – дело спокойное!

– Благочестивая родительница! – Посланник достал увесистым грифом одного из нападавших. Конь, потеряв седока, передними копытами ударил в столешницу и заржал.

– Дай мне его меч, Бертран!

– Нам нужно собрать своих людей, монсеньор... Держите, но не могу сказать, что он хорош!

– В свалке сойдет! Давай к невесте!

– Каждый за себя, святой отец!

– Делай, что говорят!

Локтях в тридцати от них жених, крутя двумя клинками, в одиночку отбивался от троих нападавших. Кровь покрывала его лицо страшной маской. За его спиной белоснежными крыльями развевался венчальный покров невесты.

– Священника! Режьте римского священника! – Высокая фигура на вороном жеребце распоряжалась ходом побоища.

– Иерихонский голосок! – Де Го ловко сшиб двух пеших, что налетели на Кирилла.– Неужели все дело в нас?

– И в нас тоже! – Альдини, не дожидаясь, когда занесенная секира обрушится на его голову, воткнул меч в очередной серый балахон.

И тут...

У ворот он увидел Невского. С непокрытой головой, Женька бился на мечах с всадником на вороном коне.

Гнедой под ним был весь в хлопьях пены. Удачным ударом Невский принудил противника откинуться в седле и потерять стремя. Капюшон соскользнул с головы, и медные кудри рассыпались по серому полотну. – Бертран, надо...– Но широкое лезвие протазана наискось полоснуло пурпурную кардинальскую тогу.