— Возможно, — сказал Наваррец, — этот джентльмен проживет недолго, потому что если Господь и правда ведет себя порой странно, то методы некоторых мужчин — и женщин — весьма очевидны.

Катрин почувствовала себя неловко под пристальным, изучающим взглядом Наваррца. Она пошла в покои, которые недавно покинул ее сын. Там она застала его ближайших друзей. Она печально посмотрела по сторонам и вытерла глаза.

— Вы должны простить меня, мои друзья, — сказала она. — Ведь вы действительно мои друзья, если вы любите моего сына. Перед вами встревоженная мать. Я молю всех святых беречь месье д'Аленсона.

— Это правда, мадам, — спросил один человек, — что король грозит отнять у Аленсона жизнь?

— Нет. Это ложь, которая распространяется заграницей. К сожалению, мой сын окружен недобрыми советчиками. Я бы хотела, чтобы Господь избавил его от них. Возможно, это случится, потому что у милашек есть свои враги. Меня удивляет, что один из милашек — вы понимаете, мои друзья, что я имею в виду самого сильного и опасного из них, — еще не убит в своей постели, потому что сделать что весьма легко, и кто смог бы потом назвать имя убийцы? Я уверена, что месье Аленсон почувствовал бы себя в безопасности, если бы это произошло; он был бы рад вознаградить человека, который избавит его от угрозы. Но я слишком много говорю. Я знаю, мои друзья, что этой ночью вы будете вместе со мной молить Господа о том, чтобы он уберег моего младшего сына от опасности.

Она покинула их, вытирая глаза.

Дю Гаст лежал в своей постели. Было десять часов вечера; он испытывал усталость. Он слышал, как октябрьский ветер срывает листья с деревьев и раскачивает шторы на окнах спальни.

Он был доволен жизнью, потому что считал, что король уже готов поддаться его влиянию. Король обожал своего фаворита; дю Гаст с каждым днем становился все богаче. Его последними приобретениями стали богатые епархии, которые ему удалось выгодно продать. Он считал, что уже может называть себя некоронованным королем Франции. Он с удовольствием думал о надменных принцах — людях типа Гиза и Наваррца, — которые имели гораздо меньшую власть, нежели Луи Беренже дю Гаст. Но еще приятнее было ощущать, что то же самое справедливо и в отношении кopoлевы-матери.

Он устал так сильно, что решал прервать столь приятные мысли и заснуть.

Дю Гаст задремал, но вскоре проснулся от стонов, которые звучали возле его кровати. Он изумленно открыл глаза и вгляделся в темноту. Он решил, что ему что-то приснилось.

Он слова закрыл глаза, но шелест раздвигаемого полога кровати заставил его быстро открыть их. Он разглядел призрачные фигуры нескольких мужчин, стоявших у ложа. Дю Гаст закричал, и один из них зажал ему рукой рот.

Дю Гаст не успел с сожалением подумать о собранных им богатствах, о том, как далеко позади себя он оставил в этом отношении Наваррца и Гиза; он не успел удивиться тому, что власть королевы-матери осталась такой же большой, как и прежде.

У него осталось время только на то, чтобы умереть.

Катрин снова подчинила себе короля; подавленный горем Генрих заявил, что ничто не может возместить ему потерю фаворита. Эпернон, Жуаез и Кайлюс пытались пробудить в нем былой интерес к нарядам и драгоценностям; они соперничали между собой; каждый мечтал занять место первого фаворита, освободившееся после смерти дю Гаста. Болонки короля утешали его лучше, чем кто-либо; он ездил с женой по Парижу, выискивая собачек, которыми можно было пополнить их коллекцию. Король жаловался на то, что ему повсюду напоминают о его утрате. Люди бросали вслед королевской карете злые, непристойные слова.

Он обвинял Марго в убийстве дю Гаста; его ненависть к сестре усилилась. Боясь, что Генрих убьет Марго, Катрин предложила арестовать ее и сделать заложницей — вместо Аленсона.

— Если мы будем держать ее под замком, — сказала королева-мать, — она не сможет помогать Аленсону; к тому же он любит ее и воздержится от необдуманных поступков, зная, что она ответит за них.

— Ты права, — согласился Генрих. — Давай запрем ее.

Это похоже на прежние времена, подумала Катрин; достаточно было избавиться от дю Гаста, и ее старая дружба с Генрихом возродилась. Как глупо было отчаиваться! Она всегда может путем обдуманных действий управлять своими сыновьями.

Генрих немного ожил; он уже меньше горевал, стал уделять больше внимания Эпернону. Она, Катрин, должна внимательно следить за этим молодым человеком, за тем, чтобы он не обрел слишком большого влияния. Убрать еще одного фаворита будет нелегко.

Странная была у нее семья! Аленсон замышлял месть, рвался к власти; вместе с двумя Монморанси, Торе и Меру, он сколачивал армию, собирал подданных Наваррца. Он прислал нескольким придворным письма, к сожалению, не попавшие в руки Катрин. В них он пытался очернить короля и его мать.

«Я был вынужден бежать, — сообщал Аленсон, — не только ради обретения свободы, но и потому, что, по моим сведениям, Его Величество собирался воспользоваться в отношении меня советом в духе Чезаре Борджиа».

Это был прямой выпад против матери; считалось, что Катрин училась искусству отравления у самого Борджиа.

Аленсон также писал, что до него дошли вести о Монтгомери и Коссе, находившихся в тюрьме со времени дела де Ла Моля и Коконна. Тюремщики получили приказ задушить этих двух мужчин, но отказались выполнить его. Они также не пожелали отравить узников.

«Я спасся чудом, — писал Аленсон. — В моем лагере есть шпионы. Вчера вечером во время обеда мне предложили вино. Оно было сладким и восхитительным на вкус, но когда я дал его Торе, он отметил приторность напитка, и я согласился с ним. Я перестал пить это вино и запретил делать это моим друзьям; вскоре нам стало плохо, у нас началась сильная рвота; мы спаслись лишь милостью Божьей и замечательными снадобьями, оказавшимися под рукой. Мои друзья, вы понимаете, почему мне пришлось покинуть двор моего брата».

Аленсон пробудил в короле ярость; свобода передвижения Марго и Наваррца была ограничена еще сильнее. Генрих обратился к матери с просьбой положить конец этой невыносимой ситуации.

Катрин сказала, что она попросит Аленсона встретиться с ней и в подтверждение своих добрых намерений возьмет с собой Марго. Она заставит младшего сына помириться с братом, объяснит ему, сколь опасен раздор в семье.

— Хорошо, мама, — согласился король. — Ты одна достаточно умна, чтобы разрешить эту проблему.

Она нежно поцеловала Генриха.

— Теперь, мой сын, ты понимаешь, как близок ты моему сердцу?

— Да, — ответил он.

Катрин почувствовала, что к ней возвращается энергия; вскоре вместе с Марго и свитой дочери она отправилась в Блуа, де было решено провести встречу.

Аленсон был резким, обозленным.

Катрин смотрела на него с некоторой грустью; она отчасти стыдилась этого ее сына. Он был крайне тщеславен и имел мало качеств, нравившихся матери. Она мимоходом подумала о Генрихе де Гизе; как замечательно было бы иметь такого сына!