— По-моему, вы и лично с ним встречались, — напомнил я.

— Это уже давно забыто, — вздохнул Меркулов. — Другая эпоха. Так вот, я изложил им все мои мысли о том, что речь идет о социальной провокации, что в деле чувствуется опытная организация, что они наступают неотвратимо, потому что мы ничего не делаем в этом плане. Я предложил ряд мероприятий, о которых думал в последнее время. Хватит фантазировать, давайте рассуждать реально. Ведь речь идет не о народных заступниках, это лишь очередной виток борьбы за власть. Значит, и разоблачать их надо как авантюристов и обманщиков.

— Хорошая идея, — согласился я. — Только даже я могу ее оспорить. Все твои разоблачения вполне покрываются гранатой Дюка. Уж он-то никого не обманывал, он вышел на бой и славно погиб. Конечно, когда во всем разберемся, мы выясним, что и эта сцена была подстроена, но заявлять это сейчас невозможно.

Он задумчиво кивнул.

— В том-то и дело. Нужны дела, а не слова. Нужно внедряться.

— Это ты умно придумал, — сказал я с иронией. — У Грязнова уже наготове с десяток оперативников для внедрения. Если бы был хоть один канал!

— Короче, они рассуждали похоже, — кивнул Меркулов. — Дескать, вы прокурор, вам и карты в руки. Воюйте.

— Правильно рассуждали.

— Да неправильно это! — с досадой воскликнул Меркулов. — Для этой войны нужна не только прокуратура, нужны люди, газеты, средства… Потому что скоро начнутся акции, рожденные уже не планом организации, а стихийным порывом одиночек. У нас накапливается огромная масса безработных, их только направь.

— А самое страшное, что и я, и ты их прекрасно понимаем. Это зло рождено вовсе не Судом Народной Совести, Костя.

Он посмотрел на меня долгим и внимательным взглядом.

— Ты давно так изменился? — спросил он.

— Это не я изменился, — с горечью сказал я. — Это ты изменился. Так что тебе еще сказали светочи новой политики?

Некоторое время он молчал.

— Пришел Анохин, — сказал он. — Один из ближайших соратников Президента, помощник по безопасности. Он и изменил ситуацию. Президент тоже обеспокоен ростками терроризма и ждет от нашего совещания реальных предложений. Тогда и было решено создать закрытую комиссию для противодействия разлагающей идеологии. Средства на комиссию пойдут из президентского фонда. Отчет только перед Президентом.

— Ну а чем вы там будете заниматься? — спросил я недоуменно. — Контролировать работу правоохранительных органов?

— Нет, речь идет о контрпропагандистской работе, — ответил Меркулов. — Создание общественного мнения, обратного идеям Народной Совести.

— Разве это твоя профессия? — спросил я с сожалением.

— Что делать, если никто больше не хочет этим заниматься.

— И ты ясно чувствуешь необходимость такой работы?

— Да! — воскликнул он. — Ясно чувствую. Саша, ты тоже попал под их вредное влияние! Ты чудовищно романтизируешь этих бездушных убийц, тайно восхищаешься ими. Очнись! Кучка замшелых партократов пытается раскрутить новый виток классовой ненависти! Тебе это надо?

Я закурил еще одну сигарету.

— Но это такая профанация, — сказал я. — Теперь ты будешь мелькать в президиумах на собраниях общественности, где одни и те же люди будут говорить одни и те же слова об опасности пробуждения стихии.

— Собраний не предполагается, — с достоинством отозвался он.

— А что предполагается?

— Проблемные статьи, передачи телевидения, использование элементов народной пропаганды… Я имею в виду анекдоты, слухи. Предполагаются даже встречные акции.

— Короче, широкая операция в духе славной памяти КГБ, — восхитился я.

Он сдержанно вздохнул и кивнул. — Да.

Ему и самому этот путь не казался идеальным, но других путей он не видел. Я даже пожалел его в этот момент, но не сдержался и спросил:

— А встречные акции какого рода? Цепь убийств бывших членов Политбюро?

Он улыбнулся, это было признаком здоровья.

— Нет, там предполагаются какие-то провокации, — стал он рассказывать без большой охоты. — Например, неудавшееся покушение и моментальный арест террориста сразу снимает с него ореол неуязвимости. Не все же такие, как твой Бэби. Обнаружение склада с оружием говорит о том, что организация явно не стихийная, перехваченные счета с большими суммами и все такое. Еще они хотят организовать показательные судебные процессы над членами Суда Народной Совести, где не будет убийств, а будут общественные приговоры, гневные речи и сожжение чучел уголовной мафии на площадях перед ресторанами.

Я потрясенно молчал, и он встревоженно спросил:

— Тебе это не нравится?

— А тебе?

Он пожал плечами.

— Это работа, Саша. Конечно, я надеялся на большую открытость, гласность, искренность, если хочешь. Но политика делается другими средствами. И вообще, они больше всего обеспокоены нарастанием конфликта Президента и Верховного Совета. Некоторые даже считают, что этот конфликт отодвинет на второй план Суд народников, отвлечет внимание от террористических актов, если такие возобновятся, и сведет на нет всю их пропаганду.

— Чтобы затмить терроризм, надо довести этот конфликт до гражданской войны, — сказал я.

— Знаешь, я ведь пришел к тебе все рассказать не для того, чтобы ты меня поучал. Я сам переполнен сомнениями. Но если ты такой остроумный, то предложи свое решение.

— Сажать надо, — сказал я, вспомнив краснодарского полковника Коршикова. — Это мое главное предложение. Я считаю, что Бэби жив и что он приведет нас к этому самому Народному Суду.

Он покачал головой и усмехнулся.

— Кстати о Верховном Совете, — вспомнил я. — Я просил тебя организовать встречу с депутатом Сосновым.

— Сегодня вечером он прилетает из Голландии, — сказал Меркулов. — А завтра в одиннадцать ждет тебя в своем кабинете в «Белом доме».

— Надо торопиться, — сказал я. — Пока конфликт не разгорелся.

В общем, он не показался мне вдохновленным, но и значительного разочарования в нем не замечалось. Если я мог себе позволить снисходительное отношение к президентской рати, то он был обязан верить в их устремленность к светлым идеалам. К моей радости, он все еще не нашел себя в номенклатурной среде правительственных чиновников.

В понедельник я созвонился с секретаршей Соснова, чтобы уточнить время возможной беседы, и она подтвердила приглашение на одиннадцать часов. Ровно в одиннадцать я вошел в его приемную, и милашка секретарша дежурно мне улыбнулась.

— Вы — Турецкий? Проходите, Вадим Сергеевич вас ждет.

В этом кабинете мы уже беседовали, поэтому ничего нового из сладкой жизни наших депутатов я для себя не открыл. Соснов, просматривая какие-то бумаги, поздоровался со мной и предложил сесть. Большого внимания он ко мне не проявил, но и грубым этот прием не казался. Просто мне подсказывали, что депутат чрезвычайно занят и я должен ценить предоставленное мне право беседовать с ним.