— Кори, это ты? Может, тебя подбросить? Куда ты идешь?

— Да, сэр, — с благодарностью отозвался я. — Я был бы очень благодарен, если вы меня подвезете. Если это возможно, конечно. Я торопливо забрался в машину. Мои подошвы теряли чувствительность, а лодыжка здорово распухла. Док Пэрриш дал газ, и мы поехали.

— Я гощу у дедушки с бабушкой, — посчитал необходимым объяснить я. — Это три мили отсюда по главной дороге.

— Я знаю ферму Джейберда. — Док Пэрриш взял левой рукой свой врачебный чемоданчик и перекинул его на заднее сиденье. — Сегодня здорово жарко. Откуда же ты держишь путь?

— Я.., э-э-э… — Нужно было на что-то решаться, причем ответ должен был удовлетворять одновременно нескольким условиям.

— Бабушка тут посылала меня кое-куда, — наконец я остановился на лучшем варианте.

— Вот как. Док Пэрриш несколько секунд молчал.

— Что там такое сыплется у тебя из кармана — песок?

— Нет, это сухое мороженое.

— Понятно. — Док Пэрриш утвердительно кивнул, словно всю жизнь носил сухое мороженое в карманах и в этом не было ничего особенного. — Как дела у твоего отца? Как у него на работе, стало полегче?

— Сэр?

— Я говорю о его работе. Он сказал мне, что сильно устает на работе последние недели и поэтому плохо спит. Пару недель назад он приходил ко мне на прием. Я прописал ему таблетки. Знаешь, Кори, на самом деле стресс — очень серьезное дело. Я посоветовал твоему отцу взять небольшой отпуск.

— Ага. На этот раз кивнул я, так, словно сказанное доком Пэрришем было мне очевидно.

— Мне кажется, ему становится лучше, — сказал я. Лично я не слышал, чтобы при мне отец хоть раз говорил, что сильно устает на работе или что собирается идти к доку Пэрришу. Я прописал ему таблетки. Я уставился прямо перед собой, на ленту шоссе, разворачивавшуюся впереди. Отец борется с беспокойными призраками, тянущимися к нему из миров, оставшихся в прошлом. Я отчетливо понял, что отец скрывает часть своей жизни от меня и мамы точно так же, как дедушка Джейберд скрывает от всех нас свою одержимость покером. Док Пэрриш довез меня прямо до дедушкиной фермы, поднялся вместе со мной на крыльцо и постучал в дверь. Когда бабушка Сара наконец нам открыла, док Пэрриш сказал, что встретил меня на дороге, когда я шел по обочине.

— А где же твой дед? — спросила меня бабушка Сара. Должно быть, выражение лица у меня было самое кислое, потому что еще через секунду она ответила за меня:

— Наверняка снова впутался в какую-то авантюру. Точно. Горбатого могила исправит.

— Коробка с сухим мороженым лопнула, — объяснил я бабушке и показал ей пригоршни того, что осталось у меня в карманах. Мои волосы были мокры от пота и висели сосульками.

— Ничего, у нас есть еще коробочка про запас. А то, что в твоих карманах, я оставлю Джейберду. Я узнал об этом значительно позже. В течение недели после этого происшествия каждое блюдо, которое Джейберд получал к столу, было изрядно приправлено порошком мороженого, и так продолжалось до тех пор, пока он буквально не завыл.

— Не хотите ли войти в дом и выпить холодного лимонаду, доктор Пэрриш?

— Нет, благодарю вас. Мне нужно обратно в свой кабинет. Лицо дока Пэрриша уже было погружено в сумрак забот — он думал о другом, наверное, о том, что его ожидает следующий пациент.

— Миссис Мэкинсон, вы ведь знакомы с Седьмой Нэвилл?

— Конечно, я ее знаю, хотя и не виделась с ней месяц или даже побольше, а что?

— Я как раз от нее, — ответил док Пэрриш. — Вы, возможно, не знаете: у нее был рак и весь последний год она стойко сражалась с ним.

— О Господи! Я понятия не имела об этом.

— Да, она была стойкая женщина, но вот уже два часа, как ее нет в живых. Она хотела умереть у себя дома и отказалась ехать в больницу.

— Боже мой, я и не знала, что Сельма больна!

— Она не хотела, чтобы по городку пошли разговоры. Каким образом ей удавалось весь год справляться со своей работой, я понятия не имею. Ведь она была учительницей, а это сплошные нервы. До меня наконец-то дошло, о ком идет речь. Я наконец-то понял. О миссис Нэвилл. О моей миссис Нэвилл. Об учительнице, которая посоветовала мне в этом году обязательно принять участие в любительском литературном конкурсе. Прощай, сказала она мне, когда я выходил из класса в первый день лета. Не увидимся в следующем учебном году или там, скажем, до сентября, а короткое и твердое прощай. А ведь тогда она сидела в залитом солнечным светом классе, одна за своим учительским столом, и уже знала, что для нее никогда не наступит новый учебный год, первого сентября не будет нового класса и гогочущих юных мартышек.

— Я подумал, что вам нужно это знать, — объяснил док Пэрриш и прикоснулся к моему плечу рукой, той самой, которая, может быть, всего два часа назад накрыла простыней лицо миссис Нэвилл.

— Не советую гулять так далеко от дома в жару, Кори, — сказал он мне на прощание. — Будь осторожен. Всего хорошего, миссис Мэкинсон. Спустившись с крыльца, он уселся за руль своего “понтиака” и укатил прочь. Мы с бабушкой долго смотрели ему вслед. Еще через час домой приехал дедушка Джейберд. На его лице было выражение человека, которому только что дал под зад пинка лучший друг, а последняя бумажка с президентом незаслуженно уплыла в чужой карман. Он попытался кричать на меня, ругаться, что я, мол, “сбежал и заставил его волноваться” и что у него “чуть разрыв сердца из-за этого не случился”. Так продолжалось ровно минуту, пока наконец бабушка Сара очень тихо и спокойно, но моментально сбив с него всю спесь, не спросила, где сухое мороженое, за которым его, дедушку, посылали. В конце концов дедушка Джейберд до вечера сидел на крыльце наедине с порхавшими вокруг мотыльками в таком же увядшем состоянии духа, в котором, по всей видимости, находился и его притомившийся “джимбоб”. Мне даже стало его жалко, хотя дедушка Джейберд был совсем не тот человек, которого стоило особенно жалеть. Одно-единственное сочувственное слово с моей стороны мгновенно вызвало бы новый взрыв негодования, для которого нашлась бы сотня причин. Джейберд никогда ни перед кем не извинялся; он всегда и во всем был прав. Вот почему у него не было настоящих друзей, и вот почему теперь он торчал на крыльце в полном одиночестве, в компании сотен глупых белокрылых мотыльков, вившихся вокруг его лысеющей головы подобно воспоминаниям о покоренных сердцах провинциальных фермерских барышень. Остаток недели у бабушки и дедушки был ознаменован еще одним происшествием. В пятницу вечером я долго не мог заснуть и потом несколько раз просыпался среди ночи. Мне снилось, будто я вошел в класс, совершенно пустой. Только миссис Нэвилл сидела за своим учительским столом и разбирала бумаги. На полу лежали пятна золотистого света, полосы света пересекали классную доску. Кожа туго обтягивала лицо миссис Нэвилл, ее глаза казались огромными и блестящими, как глаза ребенка. Она сидела как обычно, будто аршин проглотила, с потрясающе прямой спиной, и глядела на меня, стоявшего в нерешительности на пороге класса.