Его палец оказался у нее под подбородком, и он приподнял ее лицо. Затем поцеловал ее сначала в одну щеку, потому в другую и, наконец, в губы.

— Я настаиваю на своем праве повлиять на вас и заставить вас передумать, Эмма.

С этими словами он обнял ее за талию и повел вниз.

Эмма всхлипнула и пробормотала:

— Что вы де… Думаете, я поеду с вами?

Она снова попыталась высвободиться, но граф не отпускал ее и вел дальше.

— Как и всегда, обещаю строжайшую сдержанность и скромность, — сказал он с улыбкой.

— К черту скромность! Я настаиваю на том, чтобы вы отпустили меня! А если вы желаете подискутировать на эту тему, то я готова принять участие в дискуссии после того, как отдохну несколько дней.

— Я бы предпочел уладить это дело сейчас же.

Граф вдруг подхватил Эмму на руки и направился к открытой дверце кареты. Кучер и двое слуг смотрели на него с совершенно невозмутимым видом.

Глаза Эммы округлились, и она, отчаянно вскрикнув, ударила Дариуса по лицу, потом закричала:

— Вы не понимаете! Я не могу поехать с вами!

Уже у кареты Эмма снова ударила графа и пробормотала:

— Остановитесь немедленно. Иначе я обвиню вас в похищении.

— В таком случае, дорогая, я готов признать, что это похищение.

Эмма прильнула к окну стремительно мчавшейся кареты, с каждой минутой уносившей ее все дальше от того места, где она должна была находиться грядущей ночью. Мысли ее путались, но одно Эмма знала твердо, — знала, что если ночью не подаст сигнала фонарем, то не выполнит требования контрабандистов. И что тогда будет с Робертом?.. О Господи!

Тут Саутуэйт дотронулся до ее плеча, но она шлепнула его по руке. Он попытался заключить ее в объятия, но Эмма снова ударила его и, тотчас же всхлипнув, сказала:

— Перестаньте! Не трогайте меня! Вы ничего не знаете, и для вас это игра. Игра для гордых и заносчивых мужчин. Для таких, как вы, я всего лишь игрушка.

— Вы не игрушка, Эмма.

Он вздохнул и сел напротив, чтобы видеть ее лицо.

Но она не желала на него смотреть. И смотрела в окно до тех пор, пока карета не остановилась на подъездной аллее Краунхилла.

Выбравшись из Экипажа, Эмма сразу направилась к дому. Не обращая внимания на слуг, она зашагала по лестнице в поисках той комнаты, где была в прошлый раз. Отыскав комнату, вошла, хлопнув дверью. Затем повернула ключ в замке и подбежала к окну.

Терраса внизу казалась ужасно далекой. Невозможно было ни спрыгнуть, ни спуститься.

И все же Эмма надеялась, что рано или поздно сумеет ускользнуть — не сегодня, так завтра. Она гадала, сколько времени потребуется, чтобы добраться до отцовского особняка.

— Эмма!

Она замерла на мгновение, потом прокричала:

— Уходите, Саутуэйт! На этот раз не будет совращения в бальном зале!

В ответ — молчание. Она молилась, чтобы он ушел. Ей не хотелось оскорблять его, напротив, хотелось… О Боже, он ведь не знал, насколько опасным было промедление, которое он навязал ей, и насколько ее смущало его присутствие. «Уходи, уходи, чтобы я не надорвала свое сердце, проявляя холодность и жестокость», — мысленно твердила Эмма.

— Дорогая, я знаю, — снова раздался его голос.

И граф произнес это не как ответ на те слова, что она выкрикивала. Казалось, он действительно… все знал.

Эмма отошла от окна и приблизилась к двери.

— Что вы знаете?

— Я знаю, почему вы оказались одна в доме, даже без своего кучера. И знаю, что вы делали на утесе, на том самом месте, откуда упал ваш отец.

При этих его словах Эмма похолодела. Охваченная ужасом, она не могла издать ни звука.

— Я знаю почти все, — продолжал граф. — А теперь откройте. Я не представляю для вас опасности. У вас нет причин бояться. Вы не сделали ничего дурного.

Пока еще не сделала. Но только потому, что не представилось возможности. И разве он не остановил бы ее теперь, если бы она вздумала бежать? К тому же у нее не было уверенности, что она осмелится посмотреть ему в лицо, если он и в самом деле знал «почти все».

— Откройте дверь, дорогая. Я не могу вынести того, что вы оказались совершенно одна со своим несчастьем. Ведь я заметил, как вы несчастны.

На глаза Эммы навернулись слезы. Она больше не могла сохранять спокойствие. Тихонько всхлипывая, она побрела к двери, затем повернула ключ.

Едва лишь взглянув на Саутуэйта, она увидела в его глазах сочувствие. И, рыдая, упала в его объятия.

— Я думала, что все дело в контрабанде. Это тоже плохо, конечно же, но контрабанда — вполне заурядное преступление, — прошептала Эмма, положив голову на плечо графа.

Она излила свои чувства, и это принесло ей некоторое утешение. Но даже сейчас, сидя на коленях у Саутуэйта, она все еще всхлипывала.

— Я думала, что вы не сможете простить даже это… Когда же узнала, что на кону стоит нечто большее, чем контрабанда… Ох, я не осмелилась сказать вам об этом, не смела даже видеться с вами. О Господи, даже теперь я готова пойти на сделку с этими людьми. Вы должны меня отпустить, Саутуэйт. Пожалуйста! Прошу вас! Ведь они держат у себя Роберта. Когда же он будет со мной, я найду способ развязать этот узел. Я застрелю… застрелю человека, который привезет его, если вам так угодно. Только умоляю вас, разрешите мне сделать то, что я должна сделать.

Дариус не знал, что ответить на это, и потому ничего не сказал. И все же он сознавал, что и Морис, и Эмма были жестоко обмануты. И не важно, сколько они заплатили или что сделали — в любом случае им не суждено было снова увидеть Роберта Фэрборна.

— Вы мне не верите, — прошептала Эмма. — И не доверяете.

— Нет, я верю вам. И думаю, что вы действительно застрелили бы этого человека, если бы я согласился на такую сделку. И я точно знаю, что вы и ваш отец искренне считали, что спасаете Роберта.

— Но мой брат жив! Я настаивала на том, чтобы получить доказательства, и они позволили ему написать мне.

— Эмма, я не думаю, что…

— Письмо было от Роберта. Я знаю его почерк. Читая это письмо, я как будто слышала его голос.

— Они могли…

— Нет! Письмо не было подделкой! — Эмма спрыгнула с коленей графа и пристально посмотрела на него так, словно обвиняла в чем-то. — Неужели вы полагаете, что я согласилась бы на такое без достаточных оснований? Вы считаете, что я не отличила бы письмо, написанное от имени Роберта кем-то другим, от его собственного?

Дариус взял ее за руку и попытался ласками заставить сесть к нему на колени. Но она, насупившись, села рядом.

— Расскажите, что именно от вас потребовали за его возвращение?