Такое положение дел, со всеми его преимуществами для Эроса, было нарушено Психеей: своим деянием она расторгла узы мистического соучастия со своим партнёром, тем самым ввергнув и себя, и его в пучину судьбы, имя которой — разделение. Оно же — сознание. Любовь как выражение фемининной целостности невозможна во мраке, в качестве всего лишь бессознательного процесса: истинное столкновение с иным вовлекает сознание и, следовательно, включает проявления страдания и сепарации.

Кроме того, роковой поступок Психеи влечёт за собой всю боль индивидуации, в ходе которой личность переживает себя как нечто иное по отношению к партнёру — другими словами, как связанную не только с партнёром. Психея ранит Эроса и саму себя: то есть исходная, бессознательная связь между ними развенчана посредством двух взаимосвязанных ранений. Но именно эта сдвоенная травма даёт первый импульс любви — силе, стремящейся заново объединить то, что было разделено. Именно эта травма порождает саму возможность конфликта, который является предпосылкой любви между двумя индивидами. Так, в диалоге Платона «Пир» образы распада единого целого и жажды воссоединения отделённых друг от друга частей выражают мифологическую первооснову любви. Это же интуитивное прозрение повторяется в истории об Эросе и Психее на уровне индивидуальных процессов.

Бахофен пишет: «Сила, которая ведёт обратно к восстановлению того, что было раздроблено, — это бог, рождённый из яйца. В орфических учениях он известен как Фанес, Эрос, Геракл, Metis, Protogonos, Ericopaeus, Thronos, в мифологии острова Лесбос — как Enorides, в Египте — как Осирис».[195] Фемининное здесь всегда выступает в роли яйца, контейнера, в то время как маскулинное — это то, что рождается и расщепляет первичное единство. Тем не менее, в нашей мифологеме налицо обратная ситуация: Эрос (а именно, Эрос Афродиты) держит Психею в плену, соблазняет её во тьме первозданного яйца; Психея при помощи ножа и лампы разрушает совершенство изначального бытия; благодаря собственной активности, действуя через страдание, она воссоздаёт исходное единство на более высоком, божественном уровне.

В реальности архетипа роковой поступок Психеи обозначил завершение мифологической эпохи, когда отношения между полами зависели исключительно от верховной власти богов, которые, по сути, бросали людей на произвол собственной божественной милости. Наступает эпоха людской любви: теперь человеческая душа сознательно принимает решения, определяющие её судьбу. На этот факт нам указывает пролог истории — а именно, конфликт между Психеей, «новой Афродитой», и Афродитой как Великой Матерью.

Противостояние начинается с того, что люди, узревшие красоту Психеи, перестают оказывать должное почтение культу Афродиты, и посвящённые ей храмы приходят в запустение. Созерцание красоты как таковой находится во внутреннем противоречии с принципом, выражаемым Афродитой, которая тоже олицетворяет красоту, но её красота — лишь средство достижения цели. На первый взгляд, этой целью является страсть, сексуальное возбуждение, но на самом деле она состоит в стимуляции воспроизведения потомства. Афродита — Великая Мать, «первоисточник всех пяти элементов», и когда, подобно Деметре или вавилонской Иштар, она в гневе покидает землю, мир становится бесплодным:

Когда Кереньи пишет: «Афродита перестала быть богиней плодородия, в отличие от Деметры или Геры»[197], он предполагает отсутствие у Афродиты черт «богини плодородия» для того, чтобы в дальнейшем объяснить несостоятельность такого предположения. Как «первоисточник всех элементов», каждая из трёх указанных богинь есть проявление Великой Матери, матриархальной созидательницы жизни и гаранта плодовитости живых существ. Именно это единственное качество наделяет Великую Мать её исконным могуществом и дарует то царственное величие, которое она возлагает на царя и его правление. Следовательно, хотя Афродита и выражает — будучи богиней — непреходящую реальность, она представляет только один из аспектов Великой Матери. Её красота, соблазнительность и сулящееся наслаждение — орудия в состязании богов. Это сравнимо с привлекательной окраской цветка, которая за пределами эстетической сферы красоты и очарования служит базовой цели сохранения биологического вида, способствуя выполнению репродуктивной функции.

Кроме того, заметим, что в союзе двух божеств, Эроса и Афродиты, отражается всё обаяние и прелесть человеческих взаимоотношений. Об этом можно судить по эпизоду с чайкой, которая объявляет: земной мир вышел из равновесия, потому что Эрос улетел куда-то в горы «бражничать с блудницей», а Афродита забросила свои божественные обязанности и отдыхает на морских берегах — «а через то ни страсти нет никакой, ни очарования, ни прелести, а всё стало неблаговидно, грубо и дико; ни браков супружеских, ни союзов дружеских, ни от детей почтения, но всеобщее позорище и от грязных соединений горечь и отвращение».

Когда Афродита выражает Деметре и Гере своё негодование по поводу Эроса и его увлечения, то получает в ответ слова ещё более резкие: «Кто же из богов или из смертных допустит, чтобы ты повсюду сеяла в людях вожделение, если ты из своего дома изгоняешь любовь к любви и накрепко запираешь всеобщий рассадник женских слабостей?» Способность «сеять вожделение» и управлять «женскими слабостями» — характерные проявления Афродиты как Великой Матери, и её конфликт с Психеей даёт наглядное представление о том, что в «старой» Афродите аспект Великой Матери по-прежнему очень силён.

Возмущение богини проявляется, когда в мире людей — тех, чьей природной участью было служение Афродите, прославление её могущества и выполнение её работы, — в этом мире «земной грязи» начинает происходить нечто абсурдное: поклонение «новой Афродите», выражаемое целомудренным созерцанием. Прекрасная Елена по-прежнему остаётся верной служанкой Афродиты, именно для своей божественной покровительницы она пробуждает страсти и разжигает войны, роковое движение человеческого героизма, который Афродита так любит в Марсе. Фаллическая энергия Марса имеет прямое отношение к жажде крови, а она, в свою очередь, всегда находилась в тесной взаимосвязи с сексуальным возбуждением. Подобно Афродите, Елена, ни на миг не прекращает разливать злосчастную смесь экстаза, магии и разрушения, поддерживая колдовское обаяние Великой Матери — которая также мать судьбы и смерти. Но кто такая Психея, эта «новая Афродита»? Она прекрасна, и всё же не вызывает у людей плотского желания (скорее, наоборот). Тем не менее, ей поклоняются — созерцательно, словно богине. Но ужаснее всего то, что её вожделеет небесный Эрос.