– Ее смерть как-то связана с пушкой?

Вопрос был задан профессором Розенблаттом, который до этого сидел молча.

– Мы не знаем, – ответила Лакост.

– Но какая тут может быть связь? – воскликнула Мирна. – Антуанетта не имеет к пушке никакого отношения, так ведь?

– Если и имеет, то нам об этом не известно, – ответила Лакост.

– Это все пьеса, – повторила Рут. – Джон Флеминг.

– Антуанетту мог убить кто-то недовольный пьесой, – согласилась Лакост. – А потом попытаться обставить случившееся как неудачную попытку ограбления. Такой мотив кажется наиболее вероятным. Но Джон Флеминг тут ни при чем. Он в тюрьме. Много лет уже за решеткой.

– Так ли?

– Что ты имеешь в виду, Рут? – спросила Клара.

– Уж ты-то должна в первую очередь знать. – Старая поэтесса посмотрела на Клару. – Творения – твари, они живут собственной жизнью. Пьеса и есть сам Флеминг, а Флеминг – убийца.

– «И что за чудище, дождавшись часа, – продекламировал Розенблатт, заглядывая в блокнот Рут, – ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме?»[50]

Рут сердито посмотрела на него и захлопнула свой блокнот с такой силой, что все подпрыгнули.

Сообщив Рейн-Мари о смерти Антуанетты и сказав о случившемся все, что можно сказать, Арман отправился в кабинет и стал искать информацию о Хайуотере.

Хайуотер казался безобидной маленькой деревней. Как и многие другие, деревня располагалась вдоль границы с Вермонтом и когда-то процветала – там работали лесопилки, через нее шли поезда. Но как и другие маленькие поселения, Хайуотер сжался, когда железная дорога закрыла вокзал, и теперь стал почти невидимым.

Гамаш потратил два часа, но так и не нашел о Хайуотере ничего достойного внимания. Необъяснимо: зачем два агента канадской разведки провели там день?

Но что-то там все же было. Что-то или кто-то привел Мэри Фрейзер и Шона Делорма в Хайуотер.

Гамаш вышел из кабинета, и на глаза ему попался его собственный экземпляр пьесы Флеминга. Он взял вчерашний номер «Пресс» и устроился почитать. Потом поднялся и пошел к Рейн-Мари. Она готовила обед в кухне.

– Тебе помочь? – спросил он, хотя и знал ответ.

Если Рейн-Мари что-то расстраивало, она любила нарезать, отмерять, перемешивать. Следовать рецептам. Чтобы все было по правилам. Никаких догадок, никаких сюрпризов.

Работа была творческая, успокаивающая, а результат – приятный и предсказуемый.

– Нет, у меня все отлично. И да, я имею в виду ОТЛИЧНО в том смысле, который вкладывает в него Рут, – сказала Рейн-Мари, имея в виду книгу старой поэтессы, в которой ОТЛИЧНО представляло собой аббревиатуру. Отвратительно. Тошнотворно. Лейкозно. Истерично. Чахоточно. Нудно. Омерзительно.

Гамаш рассмеялся, поцеловал жену и, вернувшись в гостиную, взял «Ньюйоркер». Но его глаза притягивала рукопись на столике у двери.

Наконец он налил выпивку Рейн-Мари и себе, взял треклятую пьесу и стал читать.

Ему пришлось напоминать самому себе, что ничего сверхъестественного в рукописи, которую он держит в руках, нет. Ничего зловещего. Она имела только ту власть, которую он ей приписывал.

Арман заставил себя прочесть еще несколько страниц, потом посмотрел на книжные шкафы вдоль стен, наполненные драгоценными книгами.

Если их бабушки и дедушки вешали на стены распятия и тексты молитв, то они с Рейн-Мари заставляли стены книжными шкафами. А в них стояли книги по истории, справочники, биографии, художественная литература, научно-популярная. Вдоль стен стояли истории, которые одновременно изолировали Гамашей от внешнего мира и связывали их с ним.

Он положил пьесу на диван, поднялся, подошел к книгам и стал просматривать корешки. Прикасаться к ним.

Затем с новыми силами вернулся к пьесе. И заставил себя читать дальше.

Несколько минут спустя зазвонил телефон, и Гамаш вдруг понял: он так вцепился в рукопись, что ему требуется сделать усилие, чтобы отпустить ее.

– Шеф? – раздался возбужденный голос Лакост.

– Oui?

– Вы можете прийти в оперативный штаб? Мы тут нашли кое-что.

– По делу Леметр?

– Да. Но не только.

– Сейчас буду.

Он попросил Рейн-Мари задержать обед еще на несколько минут и сказал, куда идет.

– Пригласи их, если хочешь, – крикнула она ему вслед. – На всех хватит.

Ее расстройство потянуло на четыре блюда, но еще она обдумывала какую-нибудь amuse-bouche[51].

– Адам, – сказал Гамаш, сильно и дружески пожимая протянутую руку. – Радость для усталых глаз.

– Шеф, – откликнулся довольный Адам Коэн.

– Тебя назначили в команду, расследующую убийство Леметр?

– Упаси бог, сэр. Они меня к этому и на милю не подпускают, – пожаловался агент Коэн. – Старший инспектор Лакост почти не позволяет мне подниматься из-за стола в управлении.

– И все же ты здесь, в Трех Соснах. Приезжай почаще. А то мне приходится довольствоваться одним лишь зятем. – Гамаш показал на Жана Ги Бовуара.

– К сожалению, в данном случае вкус изменил вашей дочери, сэр, – сказал агент Коэн, понизив голос до театрального шепота.

– Это у них семейное, – кивнул Гамаш. – То же самое случилось и с ее матерью.

Гамаш вгляделся в молодого агента. Коэна выгнали из академии, и он устроился работать в тюрьму надзирателем. Но он пришел на помощь к Гамашу в самое трудное время, когда все остальные отвернулись от старшего инспектора, и Гамаш этого не забыл. Коэна удалось вернуть в академию, и старший инспектор курировал своего подопечного до самого выпуска.

А потом Гамаш попросил Лакост принять Адама Коэна на стажировку и приглядывать за ним. Заботиться. Изабель тогда только назначили на должность, а Гамаш собирался окончательно отойти от дел.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Гамаш.

– Старший инспектор Лакост велела мне разузнать о семье Антуанетты Леметр. Я пытался переправить то, что нашел, но интернет-соединение здесь такое никудышное, что я решил привезти документы сам.

– Он перегрыз цепи, которыми был привязан к месту, – сказал Бовуар, приглашая всех к столу для совещаний.

Гамаш сел и посмотрел на одного, на другого, и наконец его взгляд остановился на Изабель.

– Так что мы имеем?

Она подалась вперед:

– Дом, в котором жила Антуанетта Леметр, был записан на ее имя, а прежде он принадлежал ее дядюшке.