«Клятва не пропадёт, мы её отложим на после».

«Когда это, на после?»

«Очень просто, я тебе что-то скажу, а ты уже связан клятвой».

«Когда же это ты скажешь?.. Ну как знаешь», — сказал Гарик и, обогнав друга, пошёл вперёд.

«Как ты думаешь, — проговорил Феликс, — она меня любит?»

«Кто?» — спросил, не оборачиваясь, Гарик.

И было совершенно ясно, о ком идёт речь.

«Кто, кто. Сам знаешь, кто».

Вышли к засыпанному снегом кювету, отделявшему просек от лесной опушки.

«Я-то откуда знаю», — сказал Гарик презрительно.

«Мне надо знать».

«Ну, и спроси её».

«Ты спроси», — сказал Феликс.

«Чего это я буду спрашивать. Тебе надо, ты и спрашивай».

Так они стояли перед кюветом, в нерешительности, итти ли по Лучевому просеку к школе или возвращаться лесом. Гарик размахнулся перед прыжком, но не допрыгнул и свалился в кювет.

«Чего это я буду спрашивать», — бормотал он, вылезая и отряхиваясь.

«Ты мне друг? — спросил Феликс. — Если ты мне друг…»

«Да ну её, — сказал Гарик, — на́-фиг она нам сдалась». Он помрачнел, сделался неразговорчив, и под вечер, когда готовили на завтра уроки, кривая настроениеметра круто пошла вниз.

Тёмное предчувствие вело Феликса, он делал вид, что прохаживается по коридору, как бы невзначай подошёл к дверям класса, приоткрыл — девочка сидела за партой. Полтора часа, отведённых на приготовление домашних заданий, кончились, народ разбежался кто куда, она всё ещё сидела над своими тетрадками. Она не подняла головы. Следовательно, — Феликс смутно это почувствовал, — она догадалась, кто это был. Феликс топтался в дверях. Белый зимний день стоял в двух больших окнах. Поблескивали ряды пустых парт, глянцево отсвечивал портрет вождя народов над классной доской, и уже совсем немного, каких-нибудь восемь — девять недель, оставалось до того дня, когда вождь назначил себя председателем Совнаркома, совсем немного до банкета выпускников военных академий, на котором, с бокалом в руке, вождь сказал, что эра миролюбия миновала, и со свойственной ему проницательностью определил начало войны через год, совсем немного до той ночи, когда состав с поставками для соседа в последний раз пересёк границу обоюдных интересов.

«Ты чего тут сидишь?» — спросил Феликс. Она ничего не ответила и только ниже опустила голову. Он подошёл и увидел, что она хнычет.

«Ты чего?» Она не могла решить задачу.

Феликс стоял над ней. Он стоял, как рыцарь над закованной в кандалы пленницей.

«Покажь».

Барственным жестом он протянул руку, девочка подняла на него блестящие от слёз, таинственные глаза, протянула учебник.

«Так, — сказал Феликс. — Ну и что? Ну и ничего, — ответил он сам себе. — Задача на предположение. Пиши…»

Девочка тупо смотрела перед собой.

«Пиши, чего сидишь. В течение одного часа в бассейн вливается 350 литров воды». Он продиктовал условия задачи. Теперь, сказал он, проведи черту. Сперва сосчитаем разницу между тем, сколько вливается и сколько выливается за час.

Девочка захлопнула тетрадь, чтобы сунуть в портфель.

«Что ж ты не промокнула-то?»

Она развернула тетрадь, чернила размазались и оставили след на другой стороне.

«Эх ты, растяпа», — произнёс Феликс.

«Я не растяпа», — огрызнулась она.

«А кто же ты».

«Сама бы решила».

«Чего ж ты тогда сидела?»

«А мне это всё до лампочки».

«Чего, чего?» — спросил Феликс. Это было новомодное выражение.

Девочка сидела за партой, упёршись ладонями в скамью, составив коленки в розовых чулках, покачивая ногами в туфельках. Ноздри её раздувались Тёмные облака гнева проплывали перед глазами, она ненавидела арифметику, ненавидела школу, ненавидела всех.

«Можешь передать своему другу…» — проговорила она.

«Какому другу?»

«Этому чёрному, волосатому, — сказала девочка. — Еврею. Можешь ему передать».

Мгновенное подозрение окатило Феликса словно водой из ведра.

«Что передать?»

«Что я тебя не люблю», — выпалила девочка. Она уселась поудобней, смотрела в окно.

Значит, Гарик всё-таки спросил.

Феликс растерялся — больше всего поразила его эта прямота, — но тотчас овладел собой.

«Подумаешь. А мне… А я, может, пошутил», — добавил он.

«Врёшь».

«Ничего я не вру; пошутил, и всё».

«Этим не шутят», — сказала она строго.

«Почему это?»

«Потому что не шутят».

После этого наступила пауза, Феликсу хотелось сказать какую-нибудь колкость, что-нибудь блестящее и уничтожающее, а потом повернуться и медленно, твёрдым шагом, уйти, впечатывая каблуки в пол.

Вместо этого он сказал:

«Хочешь, я тебе что-нибудь спою?»

Девочка взглянула на него с любопытством, как глядят на душевнобольного. Он добавил:

«Только не здесь: пошли куда-нибудь».

Она сказала презрительно:

«Куда это я пойду».

Но Феликс ничего не ответил, тогда она спросила:

«А что ты собираешься петь?»

«Что-нибудь. Хочешь, спою из „Большого вальса“».

Оказалось, что она даже не слыхала об этом фильме.

«Могу что-нибудь другое», — сказал Феликс. Да ну тебя, сказала она, на что Феликс возразил: «Ну и фиг с тобой». И на этом разговор прекратился; помахивая портфелем, девочка вышла из класса. Дверь осталась открытой. Жизнь потеряла смысл. Что случилось? Ничего не случилось. Просто жизнь потеряла смысл.

По случайному совпадению на другой день была география, и вновь была перехвачена шифрованная депеша; но было ли случайностью всё, что происходило?

Порой события принимают принудительный характер. Это равно присуще большой истории и обыкновенной жизни. По крайней мере, такое чувство, смутное ощущение, что тебя куда-то несёт, — словно у человека, вставшего на эскалатор, — охватило обоих мальчиков. Можно назвать его наваждением или чувством судьбы.

Кто-то мыкался у доски, директор расхаживал между рядами, ловко схватил записку в тот самый момент, когда ученик, сидевший впереди Феликса, протянул руку назад, чтобы передать депешу по адресу. Величественно, не прерывая свою речь, Шахрай порвал записку, даже не взглянув, что там, дошёл до Камчатки и оттуда некоторое время обозревал класс.

Он вернулся к доске, скомканные клочки упали в корзину. Между тем записка содержала важное сообщение. После мёртвого часа приятели отправились в лес. Феликс сказал, что ему неохота петь. Поговорили о чём-то; Гарик заметил, что если не знать ключ, то никакой дешифровщик ни сможет расшифровать. Тем не менее в целях безопасности рекомендуется время от времени менять ключевое слово. Но ведь его, кроме нас, никто не знает, сказал Феликс. Мало ли что, возразил Гарик, во время допроса можно проговориться. Какого допроса? А вдруг начнут допрашивать, сказал Гарик. Он имел в виду директора.