Эриком побежали к помосту, на котором Иван неторопливо, очень уж неторопливо раскладывал инструменты.

Он совсем не торопился, и я, охваченный слепым азартом борьбы, закричал:

— Ну чего ты стоишь? Давай быстрее, обвалится ведь!

— А ну! Ты што орешь, а?! — Иван вызверился, прямо-таки вызверился, вперив в меня маленькие острые глазки, И я растерялся: он никогда на меня не кричал, всегда обходился как с равным, а тут осадил, словно пацана. Самолюбие мое взбунтовалось… но в самом деле ведь как пацан себя повел: налетел, нашумел. Нашел кого учить, олух…

— Да не обвалится, — смягчился Иван, увидев, наверно, мою растерянность. — Если что и обвалится, то все равно наверх вынесет: посмотри, как прет.

Вода рвалась из трубы с ревом. И была уже светлее: выноса все меньше и меньше.

— Начали! — скомандовал Иван, и мы ринулись. Под рев дизеля, треск электросварки, под шум воды и пляску лампочек в редеющей предутренней мгле.

Первая труба заскользила вниз и замерла у горловины железного хомута. Мы с Эриком с двух сторон зажали ее, завинтили гайки на хомуте. Пошла вверх вторая, остановилась над первой, слегка покачиваясь на пружине блока. Завинтилась она легко. Потом пошла фильтровая, потом третья, с четвертой — заминка.

На концы труб, на резьбу, навинчивают предохранительные кольца, чтобы при перевозке резьбу не побить. Они откручиваются легко, но эту почему-то заело. Я ударил маленькой кувалдой раз, другой — не движется.

— Ну что ты там?! — крикнул Иван с помоста.

Кто-то тронул меня за плечо: Гриня Ерыгин. Отстранив меня, он резко надвинул на лицо маску и ткнул в кольцо трубы электродом: затрещало, вспыхнуло пламя сварки. Твердой рукой провел Гриня расплавленную черту по металлу и, поставив звонкую точку в конце, тюкнул по кольцу молотком. Кольцо отлетело. Я наклонился: ни царапинки, ни единой капли заплавленного металла на блестящей маслом резьбе не было! Ни единой!

Но удивляться было некогда. Мелькали трубы, взлетая наверх с легкостью спичек, шипела и сверкала сварка, со звоном сходились и расходились звенья накидных ключей, с привычностью автомата срабатывали руки, резкими рывками завинчивая тяжелую, черную, махиной нависшую над головой трубу. Как привидение, промаячил в свете лампочек Женя Ведищев в своих серых джинсовых штанах и белой рубашке и исчез. Потом вдруг откуда-то появился трактор «Беларусь» с экскаваторным ковшом и начал рыть отводной арык от самого основания скважины. «Женя пригнал, — мелькнуло в голове. — Вот и хорошо. Одной заботой меньше, а то в грязи утопаем…».

Лязг, грохот, рев, и мы, как черти в железном аду, злые, веселые, сильные.

И когда все неожиданно кончилось, когда Иван легонько, одним пальцем крутанул маленькую пластмассовую ручку на станке: сбросил газ и заглушил дизель, и погасли лампочки на мачте, — оказалось, что уже наступило утро, ясное солнечное утро, стало вдруг тихо, и только вода шумела, извергаясь из короткой шестидюймовой трубы, похожей на обрезанный ствол пушки. Прозрачная уже, почти совсем чистая вода.

— Сорок литров в секунду дает, — на глаз определил Женя и подставил ладони под водопад. — Песок еще гонит, через день совсем чистая будет.

Я тоже подставил ладони под воду, смыл с них корку глины и грязи и тогда только почувствовал, как хлещут по коже маленькие песчинки.

— Пойдемте, ребята, — сказал Женя, — я там привез.

Мы ввалились в вагончик, расселись вокруг кухонного стола, и Женя разлил.

— Вечером управляющий барана обещал, — сказал он. Пронзительной чистоты голубые глаза его на темном, загорелом лице сияли, как льдинки на солнце. — Давайте, ребята… сделали ведь… вон народ уже собирается… сделали.

Из окна вагончика видно было, как стекались люди к скважине: из села шли, узнали. Пацанята, раздевшись, уже лезли под воду и с неслышным отсюда визгом выскакивали: холодная! Черные, рыжие, русые, совсем белокурые. Даже по этой маленькой группке можно определить, что это за село — Каратал: чечены, ингуши, немцы, русские, казахи, уйгуры — всех понамешано…

— А все-таки интересней, когда самоизлив, да? — спросил Иван и сам себе ответил: — Конечно, интересней.

— А где Гриня? — спохватился Эрик. — Куда он исчез?

— Спит Гриня! — рассмеялся Мейрам. — Как закончили, так он сразу и рухнул.

— Ну Гриня! — восхитился я. — Ведь на ногах не стоял, еле добудился его, а кольцо как срезал — ни царапинки на резьбе!

— Мастер! — сказал Иван. — А ты как думал!

Потом мы переехали на новое место, в этом же совхозе, только на другом отделении. И каждый раз, когда я ехал в Каратал за продуктами или еще за чем, я просил Мишку Рындина завернуть к нашей скважине, раздевался и залезал под леденящий водопад. Один раз даже простудился, но скоро выздоровел. Когда на болезнь не обращаешь внимания, она быстро проходит. Да и лето жаркое было.

9

Мы спали день, ночь и проснулись поздним утром следующего дня.

Сначала, с первых минут, непонятно было, что случилось. Яркий слепящий свет бьет в окна, над головой — крутой выгиб вагонного потолка — все как обычно, но в то же время что-то не так. Понимаю, помню, что скважину мы закончили, и торопиться некуда, но все равно, внутри как-то беспокойно, как будто вокруг что-то изменилось, а что — неизвестно. И только услышав легкое звяканье кружек за стеной вагончика, догадываюсь, в чем дело.

Дело в том, что тихо.

Когда и пять, и десять суток подряд, не смолкая ни на секунду, ревет и грохочет дизель на буровой, к нему так привыкаешь, что не слышишь его вовсе. А потом, вдруг, да еще после такого мертвого сна, оказываясь в тишине, никак не можешь опомниться, что-то мешает. Когда грохочет дизель, то уши у человека вроде при деле: ограждают его от этого грохота. А когда он стихает, то начинаешь вдруг чувствовать собственные уши и очень удивляться и беспокоиться. Но это быстро проходит.

Наши сидели на красном одеяле и пили чай. За их головами возвышалась решетчатая мачта буровой и оттуда, снизу, извергался, сверкая на солнце, густой поток воды. Хорошо!

— А мы тебя в пожарники записали! — сострил Мишка, наливая мне чаю. — Думаем, еще час проспит, все: пусть идет сдавать экзамены на пожарника, раз такой способный…

— Мы вот что решили, — перебил его Иван. — Поедем сейчас на речку. Искупаемся, рыбки половим, а?

Иван смотрит на меня и тоже расплывается в улыбке. И ребята тоже тихо и благостно улыбаются. Да, оказывается, есть жизнь на свете: и река, и рыбалка, и ясный день. Просто мы месяц ничего не видели, кроме глины, лопат, кувалды и буровых штанг, ничего не чувствовали, кроме злости и усталости, потому что неудача застит