…опять позволю себе преподнести вам в заключение анекдот. Сидят двое только что познакомившихся «голубых» в гей-баре за кружками безалкогольного портвейна. Один другого спрашивает, кто тот по профессии, наверное, фотомодель? Такой милашка. Нет, отвечает его новый знакомец, я биофизик, занимаюсь генной инженерией. И зачем? – спрашивает несколько обалдевший визави. Затем, чтобы люди в будущем возникали посредством науки сразу из пробирок. О-о-о-! – восхищенно отвечает первый, – тогда мы будем совершенными, здоровыми и красивыми, как это все чудненько-пречудненько! Нет, не так, – возражает ему биофизик, – тогда бабы будут не нужны, и кроме нас, педерастов, никого на земле не останется. Первый подумал, подумал, и отчего-то звезданул биофизика тяжелой полной кружкой по голове. Хотя тоже был нетрадиционной сексуальной ориентации. Такая вот завуалированная мораль…

Терминатор в который раз неугомонно гонялся за Сарой Коннор – вот сейчас ка-ак пальнет из… а черт его знает из чего, такое длинное… Леонтий зевнул. До утра было далеко, зато близко – несколько завалявшихся горкой компакт-дисков, остатков чужой, кем-то позабытой фильмотеки еще во времена то ли царя Гороха, то ли его прадеда Бобового короля. Первый «арнольдшварценеггеровский» «Терминатор» оказался самым приличным, но и самым «запиленным» – не смотреть же, в самом деле, «тупого-еще-тупее-тупого», с когнитивным мышлением у Леонтия и без идиотизирующего публику Джима Керри случались большие проблемы в последние дни – перегрузка от переизбытка: инсталляции, инаугурации, инициации – информации, причем не только умозрительной, но и чувственной. И по ночам не спится, и бесконтрольный выход в интернет запрещен, Филон вообще арестовал его лэптоп, во избежание, так сказал. Приходится пробавляться стареньким плеером и не менее древним злобным роботом «с человеческим лицом». Зато погони отвлекали – хотя и знаешь наперед, что сейчас будет бам! а потом полыхнет бу-бум! а после очередью тра-та-та! но все равно переживаешь, что – вдруг! Саре Коннор не повезет, а Терминатор, наоборот, досрочно завоюет Землю, короче, на сей раз спасение мира кончится большим обломом.

Именно всякое, даже косвенное, упоминание раздуваемой Голливудом непомерной киношной жажды спасать мир подспудно не давало Леонтию покоя. Ни утром, ни днем, ни вечером, что уж говорить – пусть тогда и по ночам дурацкий «спасательный» миф вступает в свои права, все равно не спится. Не спится – так может разве подумается. В «идущем верной дорогой» направлении. Хотелось бы! Леонтий вообще терпеть не мог богатых коммерческих поделок на тему: последняя надежда человечества в лице одного-двух его представителей, страдающих комплексом Эдипа и Магомета, причем одновременно. На него даже порой находила-накатывала едва ли осуществимая блажь написать открытое письмо, по-английски тоже, всем представителям продюсерского фабрично-грезящего цеха, что дескать… Да снимайте вы, господа хорошие, ураганные голые боевики и прочие иные фантастические «бастеры» без разных там соплей-воплей, и вообще лучше без всякого, ладно бы и самого примитивного сюжета! Потому что, гиря до полу дошла. Пардон. Спасать мир совсем уж занятие глупое и бесперспективное, но разве объяснишь? Суррогатным сапиенсам, у которых от рождения всего полно, и которые слишком кучеряво и скучно жили все то время, пока другие прочие вокруг привычно выживали. Разве объяснишь? Что как раз такие спасатели и есть наиглавнейшее зло, иначе – устраняют следствия катастроф, причины коих сами же и вызвали, и что – не лезь они никуда и не трогай они никого и ничего, прямо их не касающееся: однозначно те, кому приходится пока еще выживать, справились бы с этим занятием сами. Тихо-мирно, когда-нибудь, как-нибудь, но непременно бы справились. Разве объяснишь? Самое краеугольное – обычно в момент, когда уже по экрану валко тянулись постановочные титры (порой, возможно, самая содержательная часть отбарабанившего свое «сикве-приквела»), у Леонтия невольно выскакивал на поверхность сознания и языка вопрос: а дальше что? После спасения. И зачем? В принципе было спасать. Может, машины, населяющие землю, оно и к лучшему. В плане эволюции, в котором логично и по заслугам жизненное пространство достается победившему виду, и нигде ни одной теорией не говорится, что вид этот непременно будет человеческим. Ну, поставьте себя на место саблезубой кошки, или несчастного затравленного мамонтового стада – они бы тоже сняли свое кино, если бы могли. На тему, как чудесным образом гордо сносят башку последнему неандертальскому или первому кроманьонскому человеку. С точки зрения проигравшего весьма желательное развитие событий, а вот отскандалившему себе теплое и законное место под солнцем победителю все это, что называется, до лампочки Ильича. Справедливо или нет, для него более таких понятий не существует, потому что – дело прошлое, и прогресс, сука такая! он, мать его! не отвратим! Сколь сильно бы обиженному вымирающему виду ни хотелось обратного.

Но Леонтию не спалось не… совсем поэтому… если быть честным с самим собой. Не спалось же ему потому, что бестолковый тот, мудаковатый, протодебильный сюжетец как раз и мог, предполагаемо несчастливо, начать осуществляться в его собственной жизни. Еще не хватало, чтобы он, Леонтий! Такой дуростью! Тоже мне занятие – спасать! Да еще непонятно кого и что, вернее, кого от чего или наоборот. Ни фея, ни «филон» вовсе подобного ему не говорили, нормальные, вполне вменяемые пришельцы, они узколобой блажью бы не стали маяться. Но подозрение, смутное, тяжкое, и прямо сказать – неважнецкое, нехорошее, – обременяло душу Леонтия. «Вы никому ТАМ не нужны кроме нас». Было сказано. И было тревожно. Конечно, ни на миг Леонтий не то, что не мнил, а даже не пытался вообразить себя спасителем, противно это, избито и смешно, но некий оттенок фальшивого геройства, о котором он не просил, против воли его накладывался на текущие события. Оттого именно, что не понимал он все-таки, ясно и отчетливо, от начала и до не наступившего еще конца, не понимал – что же такое происходит. А параллельные его «друзья-однополчане» пока тоже ничего толком не говорили. Он кожей чувствовал – можно спросить, они ответят, «чухонец», тот охотно. Но спрашивать не хотел, потому как чувствовал, уже не кожей, но мужественным мягким местом – он страшится ответа. И фея это знает о нем, и напарник ее тоже. Потому молчат. Ну и он помолчит пока. Он, Леонтий, случайное лицо, во всей этой начавшейся непонятной катавасии – он совершенно, абсолютно случайное лицо. Так вышло. Так он выбрал. На кой? Спрашивается.

Ведь вот оно как. На экране разве только отлично смотрится – храбрые папа-мама будущего спасителя рода людского, вперед! На нержавеющего монстра! Но Леонтий был более чем уверен в ответе, спроси любопытный простак настоящую Сару Коннор, буде бы такая существовала на свете, а каково на самом деле? Побеждать зло? Ответ получился бы крайне лапидарен. А так – пошел ты на…! Естественная реакция. И понятная. Оттого что, живому, подлинному герою, не занятому самолюбованием на «себя родного» со стороны, менее всего именно в герои хочется. Взять хотя бы подневольного папашу Джона Коннора, вот кого жалко, реально и действительно. А ну-ка кто попробуй! Резво прыгать или убегать с пулей в… в том месте, в каком с ней вообще возможно бегать. Притом еще истекать кровью, стрелять одновременно с обеих рук, соображать на ходу: вправо, влево тебе нужно или лучше провалиться совсем. Да не забыть о первостепенной задаче – механическую гадину в конечном итоге надо прикончить, и чтоб без следа. В придачу у тебя на шее беременная баба, которую требуется попутно охранять. И по пятам – полиция, которую предполагается благоразумно избегать. Думаю, выживи этот бедолага и встреться опять в грядущих временах со своим козлом-сыночком, м-м-м! Многое между ними было бы сказано друг другу, и не только на словах!