– Ага! Он понял, что интерес к Степушкину у школьной секретарши не бескорыстный?

– Точно. – Данила стянул с решетки подрумянившийся с обеих сторон кусок, шлепнул Леночке в тарелку. – Держи, еще один!

Она жалко улыбнулась – сытость давила уже на переносицу, но вилку с ножом послушно взяла на изготовку. Мужа обижать было нельзя.

– Потом идентифицировал след от каблука, начал думать, снова пошел к Никоновым, уточнил все насчет того футбольного матча, ставшего алиби для Хлопова. И пока я рыл с одного края, пробивая, откуда вообще взялись такие люди, как Гаврилова Лилия Федосеевна и Хлопов Игорь Васильевич, он почти сумел доказать, что Хлопов и Углину, и Вострикову убил. Для себя, конечно, доказал, не для суда. Ну что, все? Любопытство твое удовлетворено?

– Почти. – Леночка снова вымученно улыбнулась. – Только... Только есть я больше не хочу!

Возмущение его прервал телефонный звонок от матери.

– Да, ма, привет. – Данила начал с раздражением нанизывать куски мяса на длинную вилку и стряхивать их в глубокую эмалированную миску. – Что делаю? Мясо жарю. А что это у тебя голос такой торжественный?

– Она уже сказала тебе? – перебила его мать. – Твоя жена тебе уже призналась наконец?

– Что сказала? – Он резко обернулся на Леночку, послушно нарезающую кусок телятины, от которой она только что отказалась.

Откуда-то к горлу подкатил первобытный страх, вспомнились многочисленные рассказы про супружеские измены, начинающиеся со всякого рода капризов. И про пропущенные ею вчера и позавчера днем его телефонные звонки. И про отсутствие аппетита у жены. Влюбилась, что ли? А голос-то, голос с чего у матери такой?! Будто с трибуны вещает, а не по телефону звонит.

– Господи! Ну, какие же вы, мужчины, близорукие! – Неожиданно в материнское торжественное, гортанное восклицание пробился смех, счастливый совершенно. – Я еще неделю назад заметила, а он ни сном ни духом! Беременная твоя жена, понял? Беременная...

Ох, господи, а страху-то, страху.

Так что? Беременная? Но она же сама... Про нестабильность и все такое... И молчит ведь, вздыхает и молчит. Что за дела?

– Лен, а Лен?

– А? – Она смотрела на ровные мясные кусочки в своей тарелке и вилочкой осторожно складывала из них теперь непонятную ему мозаику.

– Посмотри на меня.

Она посмотрела. Нормально в принципе посмотрела, без вины или трусливой боязни, что все откроется.

Черт! О чем он снова?! Все же по-другому! Все не так, как он выдумал за мгновение, покрывшись липким потом с затылка до пяток. Все не так, как было, есть и будет у Толика, потому что тот не хочет сам, чтобы было иначе. Не хочет быть счастливым. И пытается наколупать плохое даже из всего хорошего.

Нет, у них все будет по-другому. У них с Леночкой все будет иначе. Как это всегда заканчивалась старая-старая история, которую рассказывала ему мать в детстве? Вернее, все ее истории заканчивались именно так, одной-единственной фразой, с которой только и начиналась теперь его самая настоящая жизнь: и будет у них много, много счастья!..