«Никогда не пользуйся магией там, где можно обойтись дубинкой», — говорил некогда один из его наставников, и похоже, эта поговорка была универсальной. Очевидно, те, кто захватил его, не забывали этих слов, кем бы они ни были.

Сбежать легко и просто не получится. Его попытки высвободиться будут замечены задолго до того, как он сумеет это сделать. Изображать обморок больше не было смысла, и Уэссекс открыл глаза.

Он сидел на земле у дерева где-то глубоко в зарослях к западу от озера Понтшартрэн, на одной из естественных дамб, которых тут было великое множество. Его сюртук, жилет, шляпа, рапира и сапоги исчезли, а с ними — и оружие. Слева он видел гладь воды, спокойной, словно зеркало. Прямо из озера поднимались огромные деревья, словно подпирая небо. Отсюда не удерешь без лодки. Или карты.

По мере того как ощущения возвращались к нему, он начинал слышать звуки у себя за спиной — обычный шум небольшого лагеря человек на двадцать. Уэссекс несколько мгновений надеялся, что стал добычей обычной шайки разбойников или контрабандистов. Если так, то он сумеет их уболтать и выпутаться из заварушки живым. Но, с другой стороны, если эти люди связаны с теми ночными танцорами…

— Привет, белый малыш, — прогудел у него над ухом голос. Обладатель его находился вне поля зрения Уэссекса, и когда он передвинулся так, что герцог его увидел, Уэссекс еле удержался от изумленного возгласа.

Это была женщина — черная, как головешка, ростом около семи футов, с виду сильная, как бычок. Кожа ее и вправду была чернильно-черной, кожа чистокровной африканки. Ее белый тюрбан украшали пучочки красных индюшачьих перьев. На ней были мужская фланелевая рубашка красного цвета, ожерелье из янтарных бус длиной до самого пояса и широкая синяя поплиновая юбка, подоткнутая почти до колен. Огромные ноги женщины были босы. На запястьях ее сверкали золотые браслеты, в ушах висели громадные золотые кольца, а улыбка обнажала белые, крепкие как у волка зубы.

— Я Анни Крисмас,[70]истинная дочь бури и грозы. Я могу одолеть, перепить и опередить в работе любого мужика на реке, и все мои дети — короли и королевы. Я могу видеть корни под землей и знаю, где по ночам растет мандрагора. Аллигатор боится меня, медноголовая змея боится меня, и ты будешь меня бояться, белая малявка, потому что я сверну тебе башку как цыпленку и суну тебя в котел, если мне не понравятся твои слова.

Уэссекс спокойно смотрел на нее снизу вверх.

— Добрый день, миссис Крисмас. Я герцог Уэссекский. Может, вы будете столь любезны развязать меня, чтобы мы могли поговорить как приличные люди?

Здоровенная негритянка закинула голову и расхохоталась.

— Я Анни Крисмас, а никакая не миссис! И все на реке меня знают. Разве что кроме тебя. Но ты меня узнаешь, белая малявка, прежде чем встретишься с Иисусом.

Громадная амазонка скрестила руки на груди и посмотрела на Уэссекса из-под тяжелых век. Наверное, так тигрица, превратись она в женщину, стала бы рассматривать свою жертву.

— Что ты делал в лесу, белый? — спросила она. — Зачем подсматривал за нами?

Уэссекс никогда не бывал в таком неприятном положении. Женщина явно хотела вызнать у него все. Уэссекс понятия не имел, сколько она уже успела узнать и что ей вообще надо. У него не было другого выхода, кроме как изображать полную невинность.

— Я гостил в одном из здешних поместий. Вышел вечером прогуляться и сбился с пути. Затем услышал барабаны. Поверьте мне, я не собирался нарушать ваш… праздник.

— Пусть об этом судит главный вуду. Он зовет тебя, и мы наденем на тебя амулетик, которым украшаем своих врагов. Эй, Цезарь, Реми! Идите-ка сюда!

На крик Анни выбежали двое крепких парней разбойного вида, один черный, другой белый. Уэссекс с ужасом увидел, что у одного из них в руках длинный моток веревки.

— Реми, ты закинь веревку на сук. Мы малость растянем его, а потом прирежем.

Реми осклабился, но Цезарь был встревожен.

— Это просто чокнутый белый, Анни. Может, в городе нам заплатят за него. Когда Ша… то есть Мом, вернется, мы сможем его зарезать.

— Может быть, может быть! А может, он лазутчик той черной змеи из города! Я поймала его, и я его убью! И тогда он ничего никому не расскажет!

Цезарь зашел за дерево и разрезал путы, а Реми отвернулся, держа в руках веревку.

Если посмотреть на происходящее со стороны, то Уэссекс должен был признать, что Анни Крисмас действовала весьма осторожно и предусмотрительно. Как только его руки оказались свободны, он вскочил на ноги, не думая ни о чем, стараясь использовать любой шанс бежать. К его удивлению, ни Цезарь, ни Реми не попытались его остановить. Реми просто оглянулся через плечо, увидел, что Уэссекс свободен, и снова стал забрасывать веревку на крепкий сук, в то время как Анни Крисмас, полуприсев, как борец, пошла навстречу к пленнику, разведя огромные ручищи.

— Давай, герцог, — прорычала она. — Потанцуй с Анни.

В этот момент герцогу перспектива состязаться в плавании с аллигаторами казалась более привлекательной, чем борьба с черной амазонкой, но выбор был не за ним. С быстротой молнии Анни бросилась вперед.

Уэссекс ударил первым. Такой удар оглушил бы мужчину и убил на месте обычную женщину. Анни же только хмыкнула, затем схватила его за руку и потянула к себе. Уэссекс пнул ее ногой в отчаянной попытке вырваться из железной хватки, но Анни Крисмас отмахивалась от него, как от ребенка. Она снова стиснула его в чудовищных объятиях.

— Не хотелось мне помять тебя, малыш. Анни хочет, чтобы ты целехоньким в петле подергался.

Уэссекс не мог вздохнуть. Мир вокруг выцвел, и медленно, теряя сознание, герцог прекратил борьбу. Мир отдалился и вдруг сделался ему безразличен. Анни повернула его, прижала к себе, вывернув ему руки за спину, и пошла назад. Он не касался ногами земли.

— Пошевеливайся, Реми, ленивый урод! А ты, Цезарь, держи веревку за конец.

Уэссекс почувствовал, как шею захлестнула веревка, но прежде, чем он успел что-либо предпринять, поднялся в воздух. Он вцепился в петлю — Анни не удосужилась связать ему руки — и попытался ослабить давление на горло, но петля была не такая, как сделал бы профессиональный палач, а со скользящим узлом. И чем больше он пытался ее ослабить, тем сильнее она его душила. Когда Анни взялась за веревку, Уэссекс был уже в двенадцати футах над землей, все еще пытаясь просунуть пальцы под петлю.