…И выпили, естественно. Потому что теперь я народный РСФСР. А главное, нет того, кто сомневался бы в народном артисте Советского Союза в положенный срок. А может быть, даже раньше срока в связи с огромной популярностью в народе. И еще выпили. И снова. Дело-то хорошее, когда имеется такой замечательный повод и вокруг столько дорогих лиц, любимых друзей, коллег по профессии и тайных завистников. Это если не говорить о поклонниках. Ну тогда, черт с ним, еще по одной, перед тем как по последней. Сердце-то, сами знаете, знаменитое сердце знаменитого Буля, человека-быка, неутомимого артиста и лауреата, народного любимца, легендарного исполнителя ролей… А завтра очередной День Победы, тридцать по счету второй. Не занят я? Хорошо проверили? Пойду! Жаль, что друг мой любезный, хирург генерал Кириллов скончался три года как, вместе бы пошли, как последний раз ходили. Он — с полным почти иконостасом, я — с одной только Красной Звездой, но не менее по причине единственного числа дорогой. И пошел. И удача какая, Господи мой Боже, голубоглазый-то ты мой, а? Живой, живой, голубчик!!! Как тебя, а? Точно! Старшина! Погоди, погоди… Знаю! Стропильник, да? Милый ты мой, зовут тебя как, напомни. Точно, Иван! Да не надо на «вы», какой я тебе товарищ лейтенант, ну какой я тебе товарищ народный артист, я тебя умоляю, Ваня. Давай поцелуемся лучше, что живые. Поцелуемся и поплачем с тобой, дорогой мой человек! Смотри, у тебя наград сколько, а у меня, как видишь, не прибавилось после ранения. Так что давай я на «вы» с тобой буду, а не ты со мной, да? Значит так: завтра ко мне на дачу, на Пахру, я машину обеспечу, если надо. Там все в подробностях и без утайки, лады, старшина? И жену прихватывай, и всех, кто есть, буду вам стихи читать, военный цикл. Ну и напьемся, само собой; что позабудет сделать человек, то наверстает за него природа, как сказал один умный человек. Ах ты, Ванечка-Ванюша, родной ты мой наводчик-артиллерист. А заряжающего нашего, Василия Шебалдина, не встречал тут? Живой спаситель-то мой, знать бы, а? Сам-то как думаешь?..

…А думаю, что права Евушка-то, пора мне с больших пожаров соскакивать, на малые переходить, по пенсионному варианту жизнь обустраивать. То-то она в кадрах управления пошепталась по старой памяти, да и вышептала мне работенку непыльную. Это уже после, как меня честь по чести проводили, с наручными часами от управления пожарной охраны и еще одной почетной грамотой за бесперебойность и верность службы в одном подразделении. А дальше трудиться в театр подсказали, что на Маяковской площади располагается. Там, разъяснили, за сценой работа, по пожарной безопасности и дымно-огневому контролю над процессом деятельности театральных постановок. Чтоб все было в согласии с нормами противопожарных правил: песок, огнетушители, курить на сцене, и все прочее. Одним словом — все, что может вызвать горючую опасность в области искусства. А главное дело, пенсию сохраняют на 100 % при этой работе, так-то. Ну а кто откажется, раз такие дела подвернулись, спасибо жене моей Еве. В общем, вышел я на закулисный свой пост в 79-м. А как вышел, так в тот день чуть не рухнул, там же, на основном рабочем месте, рядом с занавесью театральной, с другой от нее стороны. Постановка вечером началась когда, я у себя бдил, потому что предупредили, что курящие сцены будут, так что, Василий, вступай в должность прямо с сегодня. А курить-то по ходу представления на сцену вышел не кто-нибудь, а сам он, Буль вышел, Юрий Зиновьевич, Юрик наш, лейтенантик артиллерийский, крестник мой по ранению ноги. Я, честно скажу, хотел прямо тогда на сцену кинуться к нему, обхватить от чувства и сжать от радости. Не кинулся, конечно, но подумал на мокром глазу, что вот, мол, как свиделись с боевым командиром, вот как судьба завела в одном месте трудовую жизнь продолжать. И так сердце мое затукало, так в середине туловища занозилось что-то — я даже про должность свою на тот промежуток забыл, что за папиросами надо глядеть, какие у актеров уже были раскурены, потому что, я-то знаю, если полыхнет, то всегда в самый нелицеприятный момент подпадет, когда и думать никто про это не предусматривает, а потом только головешки, хорошо, если без жертв при пожаре. А Юрий Зиновьич свою часть отговорил на сцене и прямехонько в мое направление на выход двинулся, а на его место с моей же стороны новые зашли, действие продолжать. Он со сцены-то вышел, в продолжении еще игровой задумчивости, посмотрел на меня между делом, не сказал ничего, а только руку с папиросой мне протянул навстречу — на, мол, чего глядишь-то, принимай источник огневой опасности да гаси, где сам знаешь, я пойду на следующее переодевание. Я рот приоткрыл, сам гляжу на командира, глаз оторвать не смею и ничего не отвечаю. Тогда он посмотрел вокруг, куда кинуть окурок, но ничего не нашел, а просто вставил мне его меж пальцев, кивнул, как мне показалось, без всякого выражения, и к себе пошел, в гримерку ихнюю. Он пошел, а я с окурком тем стоять так и остался. А когда он к другому выходу своему вернулся, опять до антракта, то снова поглядел на меня и кивнул улыбчиво, но не больше. И потом в тот день я его не видал, если не считать выступления в спектакле. Входил он после с другой стороны действия, а после поклонов тоже быстро покинул. Ну а вечером я понял все. Наверное, догадался я, он все про меня вызнал, что в предателях я числился, через СМЕРШ прошел и отсидел девять лет за измену родине. Теперь, конечно, на это все уже не так люди смотрят, знают, что были у политики партии злоупотребления на тот момент, когда у руля стоял Сталин, но все ж осадок нехороший у многих есть, не может такого осадка не быть, особенно у тех, кто воевал на передовой и не сдавался, как бы ни повернулось. А я ведь точно знал, что таких тоже было немало, не как я. И что? Иди теперь, доказывай: я, мол, товарищ лейтенант, в контузии был, не мог себя сам уничтожить, чтобы к врагу в плен не ходить, и оказать сопротивление тоже не мог. Да? А Буль мне скажет в ответ, народный любимец: а на такой случай, голубчик, гранату должон был иметь, чтоб чеку выдернуть в любой момент и врагу не достаться, и расчет наш артиллерийский под позор не подводить, а то и весь полк. Так-то, брат, Шебалдин Василий.

Так мы шестнадцать лет в одном театре с ним и прослужили по разные стороны от кулис. Не могу сказать, чтоб он догадку свою на мне вымещал все время. Бывало, улыбнется даже или же кивнет в меня со стороны, спичку попросит — тоже не раз было, ну и всякое разное за столько-то лет. А я иногда тоже себе что-другое позволить мог, например, вдогонку ему порой скажешь, особенно после тяжелых сцен с трагическим драматизмом — вам бы шпалы гнуть, Юрий Зиновьич, или молотобойца сыграть где. А он только в ответ спиной усмехнется, но видно, что по-доброму, без обид и двойного осмысления.

Еще знаю, что любил он на День Победы Красную площадь навещать, когда не на гастролях был или съемках, а в Москве и мог. Перед этим приподнятый ходил всегда, чувствовалось, что готовится ко Дню. Я поэтому всегда знал, что пойдет. Знал и не ходил сам по этой причине в такой год. Не мог ходить, думал, доброго ничего не выйдет из этого, лучше я сам потом к пламени вечному схожу, когда праздник окончательно уляжется, и орден с медалью подцеплять не обязательно вовсе, и так сойдет, без цацек. А тут как раз пятьдесятая годовщина Победы наступила, и не заметил как. Внуки звонят, поздравляют, пойдешь, спрашивают, дед, праздник-то отмечать, в этом году неслыханный юбилей-то намечается, президент самой Америки в гости приедет. Ева тоже говорит, мол, и я, Вась, сходить хочу, раз сам президент американский дружить с нами объявился. Ну что тут делать, решаю — пойду. Будь что будет, а пойду, и все тут. Я, в конце концов, родину не предавал, а за Сталина тоже повинность вечную нести не собираюсь. Назло пойду, пусть Юрий Зиновьич чего хочет думает, народный артист, человек-легенда. И пошел…