– Нельзя так подкрадываться к людям, – сказала Кэтрин, понемногу приходя в себя. – Ты испугал меня.

– Я не подкрадывался, но прошу простить, если перепугал тебя. – Хью прочитал надпись на могиле и заметил: – Я думал, что ты ходишь на могилу Шона.

– Иногда хожу, – ответила Кэтрин, наконец-то найдя силы отстраниться от его ласковых рук. Она вновь повернулась к могиле и собрала увядшие цветы.

– Кем был этот Тим? – спросил Хью. – Почему ты ходишь на его могилу?

Кэтрин словно оглохла. Что могла она сказать? Если бы она сказала правду, то потеряла бы его навсегда. Ни один здравомыслящий мужчина не пожелает иметь жену-убийцу.

Хью опустился на колени рядом с ней и мягко, но настойчиво попросил:

– Ответь же мне.

– Разве Патрик тебе не рассказал?

– Патрик никогда бы не стал обманывать твое доверие. Я вновь спрашиваю тебя: кем был этот Тим?

Кэтрин раздумывала, ища приемлемый ответ. Наконец она просто сказала:

– Тим был конюхом.

– Конюх – не такая уж значительная персона. – Хью понимал, что здесь сокрыто нечто большее. – Почему ты ухаживаешь за его могилой? Пожалуйста, Кейт, не отгораживайся от меня, – настаивал Хью. – Позволь мне разделить с тобой бремя твоих забот и тревог.

Кэтрин вздохнула. Она понимала, что рано или поздно ей придется сказать правду. И она решила принять свою судьбу, какой бы печальной она ни была.

– Бремя убийства невозможно разделить.

– Убийства?

– Я виновна в гибели Тима. Если бы не я, он был бы сейчас жив.

Хью недоверчиво покачал головой. Он был уверен, что она не способна причинить зло кому бы то ни было. Кроме того, Хью любил Кэтрин, и сейчас ему было все равно, даже если бы она и в самом деле убила какого-то конюха. Гораздо больше его беспокоили ее мучения.

– Расскажи мне все, – сказал он. – Все, до мелочей.

Не отводя взгляда от могилы юноши, Кэтрин подробно рассказала об их безумном плане побега и его смерти. Закончив повествование, она поникла головой от стыда.

– Напрасно ты винишь себя, – сказал Хью, поднимая ее лицо, чтобы встретиться с ней взглядом.

– Ты будешь теперь презирать меня? – спросила Кэтрин.

– Я тебя люблю, – сказал Хью, сердце которого разрывалось при виде отчаянной надежды, вспыхнувшей в ее глазах. Хью заключил жену в объятия, и Кэтрин прижалась головой к его надежному, сильному плечу.

По мнению Хью, виноват во всем был именно он. Первопричиной всех этих неприятностей стала его неспособность защитить Кэтрин. Он поклялся, что отныне все будет иначе.

В течение нескольких следующих недель Хью ухаживал за Кэтрин, которая, уже второй раз оказавшись замужем и в третий раз вынашивая ребенка, еще никогда не становилась объектом ухаживаний. Он оказывал ей всевозможные знаки внимания, которые так милы женщинам. Но чаще всего они беседовали. Они делились воспоминаниями детства и надеждами, которые возлагали на собственных детей, обсуждали планы Хью относительно Ирландии.

Хью постоянно говорил о своей любви и подшучивал над увеличивающимися размерами Кэтрин. Он видел, что постепенно ее душевные муки стихают и она становится прежней – веселой и взбалмошной женщиной, в которую когда-то давно без памяти влюбился.

Вечерние визиты Хью стали для них обязательным ритуалом. Порой они говорили ночи напролет. А иногда за весь вечер ни единого слова не слетало с их губ. Им нравилось просто находиться в обществе друг друга.

С точки зрения Хью, в их отношениях неразрешенной оставалась лишь одна проблема. Он не хотел ограничиваться платонической любовью.

«Терпение – добродетель, – повторял про себя Хью, – и мне наверняка уже уготовано место на небесах».

– Хью!

Кэтрин поспешно – насколько ей позволяли семь месяцев беременности – спускалась вниз по лестнице. Встревоженный ее криком, Хью выскочил из кабинета и оказался в передней как раз в тот момент, когда она достигла нижней ступеньки.

– Мои девочки наконец приехали! – крикнула Кэтрин, проносясь мимо него.

Радуясь, в основном за жену, Хью поспешил вслед за ней.

– Спокойнее, дорогая, – предупредил он, когда во внутреннем дворе появилась карета в сопровождении вооруженных всадников. – Излишнее волнение вредно для ребенка.

Когда карета остановилась, Хью подошел к ней и открыл дверцу. С радостным визгом Мев и Шана бросились в его раскрытые объятия. Хью подхватил девочек на руки, звонко чмокнув каждую из них в щечку, и повернулся лицом к жене, которая, счастливо смеясь и плача, смотрела на них.

Шестилетняя Мев была миниатюрной копией своей матери. Ее медные волосы были аккуратно уложены, и лишь несколько огненных волосков высвободились из прически после крепких объятий отчима. Огромные зеленые глаза казались слишком большими для маленького личика, которому нос со слегка вздернутым кончиком придавал озорное выражение.

Двухлетняя Шана была поистине женским воплощением Шона О'Нейла и ошеломила всех, кто не видел ее прежде. На лице девочки сияли голубые глаза отца, а сочные чувственные губы больше подошли бы распутнице, чем невинному ребенку. Головку венчала блестящая грива черных волос, взлохмаченных теперь в диком беспорядке.

Хью опустил девочек на землю. Визжа от радости, они побежали к матери. Кэтрин опустилась на колени, обняла их обеих, и принялась целовать, плача от радости.

– Мама, тебе грустно? – спросила Мев.

– Это слезы радости, принцесса, – ответила Кэтрин, не в силах выпустить дочерей из своих объятий. – Когда вы рядом, я счастлива.

Не понимая, как это можно – плакать от радости, Мев сосредоточенно нахмурилась. Она плакала лишь тогда, когда ей было грустно или больно. Однако прежде, чем Мев успела задать следующий вопрос, раздался голос ее сестры.

– Смотри! – Шана указывала на живот матери.

– Там внутри растет ваш новый брат или сестра, – пояснила ей Кэтрин. – Так же, как росла Мев и ты сама.

Когда Шана наконец переварила эту поразительную информацию, на лице появилось недоверчивое выражение.

– У всех мам вырастает большой живот, глупая, – вмешалась Мев. – Когда рождается ребенок, живот исчезает, как по волшебству.

Столь наивное понимание материнства вызвало громкий смех присутствующих. Мев недовольно посмотрела на смеявшихся, чем вызвала еще большее веселье, поскольку в гневе еще более походила на свою мать.

– Мод, взгляни на моих дочерей, – позвала Кэтрин.

Мод появилась в дверях и с улыбкой посмотрела на маленьких девочек. «Наконец-то, – подумала экономка, – Данганнон огласится детским смехом. Господи, как же долго мы этого ждали!»