– Из-за меня, окаянной, нашего Серёженьку запретили!

И он чувствовал себя так, как будто, изгнав из алтаря, его изгнали из рая. Кроме сочувствующих, находились и недоброжелатели. Откровенно злорадствовали парочка иподьяконов, которых привела сюда не то чтобы глубокая вера, а скорее родные отцы-протоиереи. Они и раньше завидовали: как же так, сам по себе, без влиятельных отцов, стал иподьяконом у архиерея! Случалось, наговаривали на него Владыке. Но тот был человеком духовным, обладал духовным опытом, интуицией и хорошо разбирался в людях. Не слушал завистников.

Тогда ещё Серёжа понял, что церковность – не гарантия праведности. Хотя совестливых и просто порядочных людей среди верующих гораздо больше, чем среди атеистов. Может, потому что совестливые рано или поздно обязательно приходят к Богу?

Владыка, строго наказав, наблюдал за ним, как будет вести себя наказанный…

А у него не было уныния, а было какое-то очень благодатное состояние: как будто парят в бане и жарко, и невмоготу уже, а тебе всё легче – будто с тебя грязь очищают, и ты такой чистый и лёгкий становишься…

Прошло два месяца. Во время архиерейской службы он стоял на клиросе с бабушками, и вдруг боковая дверь алтаря открылась, и один из его недоброжелателей грубо сказал:

– Иди, что ли! Архиерей тебя зовёт!

Сразу же мелькнула мысль: что я ещё наделал? Зашёл, совершил три метания – три земных поклона в сторону престола, подошёл к Владыке, сидящему в кресле, и встал перед ним на колени. Владыка положил свою большую тёплую ладонь на его голову. И души коснулось такое умиление, что захотелось плакать, не обращая внимание на всех, кто в алтаре. Слёзы текли сами, так сильна была эта пастырская благодать Владыки.

Много лет спустя у игумена Савватия появился новый прихожанин. Всю жизнь он был атеистом-коммунистом, а на старости лет пришёл к Богу и принёс с собой в церковь всё, что накопилось в душе за долгие годы. Новоначальный ревнитель благочестия полюбил после службы заводить с батюшкой разговоры о недостатках в церкви. О том, что нужно всё реорганизовать, о плохих епископах… И отец Савватий, как-то не выдержав, ответил:

– Что вы знаете о епископах?! Что вы знаете об их апостольской благодати?!

Прихожанин удивился:

– Вы же простой священник! Трудовой, так сказать, элемент! Вы что – хорошо относитесь к этим высокопоставленным карьеристам-начальникам?!

И отец Савватий уже сдержанно сказал:

– Господь нам оставил много заповедей: благовествовать Евангелие, посещать больных и заключённых, помогать сирым и вдовам… вот только, простите, заповеди злословить начальствующих я не упомню…

И разочарованный ревнитель отошёл от батюшки с негодованием…

Да… А тогда Владыка сказал:

– Дайте ему стихарь!

Все в алтаре забегали, принесли самый лучший стихарь. И вот открываются Царские Врата, выходят архиерей и сослужащие ему. И прощёный иподьякон в самом лучшем стихаре выходит с трикирием и становится, как обычно, справа от Владыки.

Все прихожане ахнули – радостный шум волной прошёл по храму:

– Владыка Серёженьку нашего простил!

А когда Владыка собирался рукоположить его в диаконы, уполномоченный предупреждал, что не даст регистрацию. Отец писал жалобы властям, и уполномоченный требовал, чтобы «молодого человека вернули в светскую среду». И архиепископ Афанасий сделал ход конём: пригласил уполномоченного на свой день ангела 18 февраля, выделил ему место на хорах и, прямо в его присутствии, рукоположил духовное чадо в дьяконы. Уполномоченному ничего не оставалось делать, как смириться…

Через пару месяцев, после Троицы, на Духов день, дьякона Сергия рукоположили в священники и через неделю отправили сюда, на Митейную гору, на берег суровой уральской Чусовой.

Он получил регистрацию, собрал свои нехитрые пожитки. Чемодан получился очень тяжёлым в основном из-за книг. А вот пошить рясу денег не было, и он нашёл в кафедральном соборе какую-то старую, изъеденную молью. Она была ему велика.

И он ехал два часа на дребезжащей электричке. А потом нужно было пройти много километров пешком… И он шёл по этой дороге, как сейчас. Только стоял июнь, и солнце было жарким, воздух – горячим, а дорога – такой сухой и пыльной!

Он шёл в неизвестность, и некому было встретить молодого священника. Когда-то при жизни протоиерея Николая Рагозина, известного в России старца, на горе, в храме Всех Святых, был многочисленный и дружный приход. Но отец Николай умер. Новые священники в этой глуши как-то не приживались, и теперь в храме никто не служил. Приход фактически распался.

Только что рукоположенный батюшка шёл по этой же самой дороге и был таким взволнованным… Если бы тот юнец знал о ждущих его испытаниях, об искушениях, и скорбях, и предстоящей боли – смог бы он тогда так смело выйти из последнего вагона старой электрички и радостно пойти по этой пыльной дороге навстречу будущему? А тогда он шёл – и сердце пело – это пастырь шёл к своему первому приходу, к своим первым прихожанам. И огонь веры горел так ярко и ровно. И ничто нечистое не могло коснуться души.

Можно ли сохранить в себе этот огонь веры, жажду служения Богу и ближним, пронести через годы? Сохранились ли они сейчас в его душе? Не обтёрлась ли душа, не загрубела ли на долгом пути? Отец Савватий задумался.

Владыка Афанасий благословивший его рукоположение целибатным священником, а потом на монашеский постриг, говорил:

– Подумай, сынок… Ты так молод… Отдаёшь ли себе отчёт, что сейчас ты, двадцатилетний юноша, принимаешь решение за будущего тридцатилетнего, сорокалетнего мужчину, за пожилого человека? Будет ли тот, зрелый мужчина, согласен с юным Серёжей? Не осудит ли он его за то, что выбрал такой крутой путь? Лишил тихих семейных радостей, детей и внуков, женской любви? Сможет ли он полностью отдать себя на служение Богу и пастве? Не свернуть с пути? Не бросить свой крест на полдороге?

И он не знал, что ответить. Как он мог ответить за того, кем не был, кого не знал? Он знал только себя – нынешнего, который весь горел и рвался на подвиг, таял от благодати Божией.

А потом – да, благодать отступала. Промыслительно отступала. Чтобы он знал: «без Мене не можете творить ничесоже». Тяжёлые искушения и лютая плотская брань. Ах, какой лютой она была порой! И каждый раз, когда молился за паству, знал, что злая сила ненавидит эту молитву. И чем горячее молился, тем сильнее были нападения! Господь защищал, не позволяя врагу ударить в полную силу, покрывал Своей благодатью. Но и того, что доставалось, было много! Много и больно, порой очень больно… Враг нападал через людей, через искушения, причиняя болезни, нанося раны телесные и душевные.

Да… А тогда он шёл так долго и так устал идти по этой пыльной дороге, а попуток всё не было. Путь его был полон символов, был как бы прообразом будущего. Но понял он это гораздо позднее. Храм на горе представлялся как рай, к которому стремишься в течение жизни. И вот он шёл, и пот катился по лицу и спине, и он уже сомневался, что сможет дойти сам. А тут у чемодана оборвалась ручка. Он пытался нести его, обхватив руками, но так стало гораздо тяжелее.