— Садись, дед, потолковать надо!

Панин присел на сухую полянку и похлопал ладонью по земле. Ильдар-абый с опаской смотрел на него, в раскосых глазах затаилась глухая тоска.

— Да садись уже, старик! Времени у меня нет. Я щас в район поеду, буду подымать начальство. Всех подыму. Они у меня за всё ответят! Говори, дед, как есть. Не бойся. Всё равно тебе терять нечего. Вон ты еле на ногах стоишь. Тебе жить осталось два-три дня от силы. Да говори, не теряй время!

— Чего говорить надо? — скупо бросил старик и посмотрел на реку. Вода блестела, переливалась, играя солнечными бликами, посылая во все стороны лучи надежды. Ильдар-абый вздохнул и склонил голову.

— А что хочешь, то и говори! Мне правду надо знать.

Ильдар-абый поднял голову и завыл, но не по-волчьи, а по-человечески, вкладывая в вой всю скопившуюся тоску. Панин махнул активисту, чтобы не мешал.

— Ну, отплакался, старик, теперь рассказывай, что здесь происходит?

— Страшные дела здесь творятся, начальник, шайтан пришёл на землю. Люди людей едят, и не стыдятся. Вот до чего дошли мы, начальник!

Ильдар-абый с укором посмотрел на Панина, словно тот был виноват во всех бедах, что случились с переселенцами.

— А кто виноват в этом? — спросил Панин и стиснул зубы. Попробуй, найди здесь виноватого, самого обвинят во вредительстве.

— Ладно, расскажи, кто здесь ещё живой есть? Или все при смерти?

— Есть люди, есть нелюди, — неохотно пояснил Ильдар-абый, — тут блатари уголовные всем заправляют. Охрана ни во что не вмешивается. Так и умираем потихоньку.

— А где эти блатари прячутся?

— Да не прячутся они, совсем стыд потеряли. Вон там, на пригорке обосновались. Мизгирь у них главный. Цепков с ними вась-вась, всё шепчутся, как делишки обделать.

— Понятно, а охрана спускается с катера?

— Иногда приходят, дак тоже те ещё охранники. Чуть что стреляют наповал, а помощи никакой. А ты, товарищ уполномоченный, чего пожаловал? Здесь много проверяющих было, да толку нет, голодуем мы, мёрзнем, завшивели все. — Ильдар-абый безнадёжно взмахнул рукой.

— Дед, а сам-то ты как сюда попал? — Панин искоса рассматривал старого татарина. Несмотря на обтрёпанный вид, Ильдар-абый выглядел опрятно, видно, что старик, как может, ухаживает за собой.

— Да из раскулаченных мы, мою семью по ошибке сослали, а когда возвращались из ссылки, на узловой станции нас снова забрали и в состав бросили. У меня ещё жена здесь. Помирает моя Рахима, совсем ослабела. Ноги не держат. Голова не работает. Сегодня, видать, помрёт. Я пойду к ней, она же без меня совсем плохо, — пробормотал старик, путаясь в словах.

— Подожди, старик, так у тебя есть какие-нибудь документы?

— И документы есть, вот они, при себе ношу. — Старик вытащил из нагрудного мешочка помятую бумагу с печатью. — Когда нас забирали, то сказали, мол, там разберутся, а где «там», не знаю. А документы я сохранил, да что толку-то? Мою Рахиму они уже не спасут и не вылечат. Пойду я, начальник, а? — просительным тоном произнёс Ильдар-абый и попытался приподняться. Активист помог ему встать, просунув руку под локоть. Старый полушубок затрещал. Ильдар-абый дёрнулся и чуть не упал. Правоторов ему не понравился.

— Пойдём вместе, я твою фамилию запишу, а к жене пришлю лекпома!

Ильдар-абый недоверчиво покачал головой, но промолчал, не стал спорить с уполномоченным. В шалаше было сухо, земляной пол покрывали охапки молодой травы, слегка подгнившей, отчего в нос шибал тухлый запах, Панин поморщился, но пролез внутрь, чтобы посмотреть, как устроились поселенцы. Сквозь голые прутья проглядывало небо, шалаш не защищал от непогоды, но создавал видимость жилища. Рядом с шалашом горел костёр, пахло подгоревшими лепёшками. Панин вылез из шалаша, подойдя к костру, протянул руки. Обжигающее тепло коснулось кожи, и Фрол почувствовал, как кружится голова.

Он пошатнулся, теряя сознание, но успел присесть на старый пень, служащий переселенцам не только стулом, но и столом. Проваливаясь с обморок, успел отметить, что у костра сидят три женщины, одна постарше, вторая помоложе, третья совсем девочка. «Да у старика большая семья», — подумал Фрол и на мгновение ушёл из этого мира. Никогда больше с ним такого не повторялось, а тогда он не понял, что случилось. Фрол плотно позавтракал перед поездкой, хорошо выспался, нервы у него крепкие, и почему вдруг сознание у него вышибло, как пробки из электрического щитка, осталось загадкой для него. Более того, все, кто был в ту минуту рядом с ним, не поняли, что случилось, ну, присел человек на пенёк и прикрыл глаза от усталости, с кем не бывает?

Гортанный крик орланов пронёсся над островом. Несколько птиц, шумно хлопая крыльями и разгоняя ветер, вихревым потоком пронеслись над шалашом.

— Кто-то сбежал, птиц потревожили, — прозвучало над ухом. Панин открыл глаза. У костра стоял Правоторов и смотрел в небо, там кружились и кракали клювастые птицы, напоминавшие древних фурий. «Кра-кра-кра!» — разносилось по острову, и это «кра» звучало, как предвестник большой беды.

— Возьми лодку, активист, проверь, так ли это! — жёстким голосом приказал Панин, словно ему не вышибало мозги неведомым током. — С собой охрану возьми, один не ходи.

Правоторов побежал выполнять приказ, а Фрол повернулся к костру. Женщины его не видели. Они смотрели на него широко открытыми, будто слепыми глазами. «У них голодный обморок, — догадался Панин, — зрение отказало. Страшный остров. Всё время чего-то вышибает, то мозги, то зрение».

— Я будил их, но они не просыпаются, — виновато понурился Ильдар-абый, — это они от слабости. Давно не ели. Мы же корешками питаемся. Кору с деревьев обдираем и едим. Зубы выпали, все десны в крови, глаза не видят, но что нам делать? Бог дал жизнь, бог и заберёт. Мы — народ подневольный!

Фрол медленно подошёл к женщинам. Девочка исхудала до последней степени истощения. Обтянутый тонкой кожей детский скелетик светился фосфорными точками, будто изнутри тело поджигали спичками. По виду ей лет пять, не больше. Самая старая