— Я как-то об этом и не думала, — честно призналась она.

— Ну, скоро научишься обо всем думать, — сказал он, рассмеялся и повесил трубку.

Она поставила на плиту ковшик с водой для кофе и села на кушетку с текстом «Трех сестер», чтобы еще раз пробежать сцену, которую она готовила. В пятидесятый раз.

* * *

Странно: ее жизнь текла так спокойно! Она была очень занята, куда больше, чем в школе, и к концу дня ужасно уставала. Усталая, она обычно ложилась в горячую ванну с текстом пьесы, намереваясь повторить роль, но сразу понимала, что способна лишь лежать в воде без движения, чувствуя, как усталость постепенно уходит из тела, растворяясь в воде. У нее не было друзей, ей не с кем было поболтать, не с кем повеселиться в свободное время. Сокурсники в студии избегали ее, и она понимала, что у них на то были резоны. Они работали не меньше ее, но прекрасно знали, что она все равно их обставит. Потому что у нее было имя, связи и всемогущие друзья. С ней обходились приветливо, вполне по-дружески, но она все равно чувствовала их зависть. И ей ничего не оставалось, как работать еще напряженнее, пытаясь завоевать их расположение.

Мерри не особенно горевала, что все ее друзья остались в Скидморе. Она понимала, что они сейчас заняты учебой, у всех полно дел — свидания, уроки. А она работала. Но несмотря на то, что мир театра, как считается, должен дарить восторг и радость, она почему-то — в те минуты, когда позволяла себе отвлекаться от повседневных забот, — была подавлена. Однажды вечером, не очень поздно — было, наверное, что-то около половины одиннадцати — Мерри смотрела телевизор, как им советовал Колодин: звук выключен, она видела безмолвные лица на экране и изучала мимику и жестикуляцию актеров, которые не просто декламировали роли, но выражали собственные эмоции. Смысл упражнения заключался в том, чтобы следить не столько за сюжетом, сколько за развитием эмоциональных коллизий пьесы. На телевизионной сцене, похоже, происходили какие-то очень печальные события. Актеры чуть не плакали. И вдруг Мерри поняла, что и сама плачет. Она не отнеслась к этому слишком серьезно, решив, что просто устала. Потом она выключила телевизор и отправилась спать. Но где-то в глубине души она понимала, что если в ближайшее время не произойдет что-нибудь важное, она будет каждый вечер в одиночестве заливаться горючими слезами в своей крошечной квартире.

Но кое-что все же произошло. Все началось как-то даже глупо. Однажды утром она вернулась к себе после занятий дикцией и обнаружила в почтовом ящике большой конверт от Джеггерса. Там лежал оттиск иллюстрированной вклейки журнала «Вог», Среди иллюстраций была и ее фотография, которую сделал Ксенакис: с бокалом шампанского в руке на морском берегу. Она позвонила секретарше-телефонистке, и ей сказали, что звонил Джеггерс. Она набрала его номер — он снял трубку. Джеггерс сказал, что пришла пора действовать. Пока не надо предпринимать ничего особенного, но следует известить мир, что она существует. Он спросил, есть ли у нее под рукой карандаш.

— Да, вот.

— Хорошо. Тогда запиши: в три часа тебя ждут в салоне «Элизабет Арден». И деловая встреча в четыре тридцать в «Сент-Реджисе». Приходи на эту встречу с четырехминутным опозданием. Смотри, не попади в ночной бар «Кинг Коул». Это заведение только для мужчин. Рядом есть небольшой коктейль-бар. Знаешь?

Она не знала, но решила, что найдет.

— Там буду я и еще двое. Билл Карр и Джеймс Уотерс.

— Драматург?

— Правильно. А теперь скажи мне, что ты должна делать.

Она перечислила по своим записям: «Арден» в три, «Сент-Реджис» в полпятого, с четырехминутным опозданием.

— Хорошо, — сказал Джеггерс. — Если сумеешь, сосни немного до трех. Сегодня, может быть, вернешься поздно.

— Замечательно! — сказала она.

— Твой энтузиазм совершенно неуместен! — строго сказал Джеггерс и повесил трубку.

Зря он ее укорил. Мерри и в самом деле обрадовалась, но не перспективе сходить в ночной клуб. Она обрадовалась, что колеса наконец-то завертелись. Й то, что ожидало ее впереди, тоже вызывало восторг. Она пошла в салон «Арден», и там уже знали, что ей нужно. Им звонил Джеггерс и скрупулезно описал, какую ей нужно сделать прическу и как наложить макияж. И когда нужно закончить. Она прибыла в коктейль-бар отеля «Сент-Реджис» ровно в четыре тридцать четыре и за одним из столиков нашла трех мужчин, попивающих виски. Джеггерс даже не спросил, чего она желает, и заказал для нее сухой херес.

— В «Bore» было прелестное фото! — заметил Билл Карр.

— Но ведь номер еще не вышел, — сказала Мерри.

— Мистер Карр видел сигнальный экземпляр, — пояснил Джеггерс.

— Нет ничего мертвее, чем завтрашняя газета, — пошутил Карр.

Джеггерс усмехнулся, Мерри улыбнулась, и только выражение лица Джеймса Уотерса не изменилось. Он сидел с почти страдальческим видом, а может быть, просто скучал, ему все это было неинтересно. Он что-то совсем не был похож на автора искрометной веселой комедии, которая с таким успехом прошла в прошлом году. Мерри подумала, что он, наверное, никогда не смеется. Она попыталась представить его смеющимся — и не смогла.

Говорили в основном Джеггерс и Карр. И говорили они вроде бы о совершеннейших пустяках.

Когда их стаканы опустели, Карр вытащил лист бумаги из внутреннего кармана своего искрящегося пиджака и передал Уотерсу.

— Есть ли у вас какие-либо возражения на то, что приговор следует огласить? Нет, ваша честь.

— Вряд ли это лестно для мисс Хаусмен, — сказал Джеггерс. Он улыбался, чуть подавшись вперед.

— Но это и не нелестно. Приговор имеет касательство к нам обоим. Так что если я кого-то оскорблю, то вас, джентльмены, — сказал Уотерс и взглянул на Карра и Джеггерса. — А вам ведь все равно.

— Нет, не все равно, — сказал Джеггерс.

— Очень смешно, просто очень, — сказал Карр.

Но Уотерс уже смотрел в свой ежедневник.

— Это ужасно, — сказал он. — У нее есть экземпляр?

— Нет, она же будет с вами.

— Ах, ну да.

— В этом-то весь смысл, — сказал Карр.

— Разумеется, — отозвался драматург. — Ну-с, мисс Хаусмен, смею ли я, с вашего позволения, позвонить вам сегодня в десять вечера?

— Наверное, да.

— Благодарю вас.

— А вы знаете…

— Да, здесь все написано.

Карр подозвал официанта, подписал чек и оставил на столе два доллара на чай.

— Итак, встречаемся в десять!

— Да, — сказала она и улыбнулась ему. Странный парень.

Они вышли из бара все вместе и расстались у входа в гостиницу.

Джеггерс не проронил ни слова, пока они шли. Пройдя метров двести, он спросил:

— Ну, и что ты о них думаешь?