– Наш разговор, дорогой Георгий Степанович, мы начинаем с милой, приятной темы. Быть может, каким-то читателям эта тема ближе, чем многие другие. События и времена резко разъединили наше общество. Для многих граждан новой капиталистической России, которые сумели ухватить при дележе свой кусок пирога, сытая жизнь стала нормой. Для них роскошь, уют и развлечения – прежде всего.

Но, наверное, для других, особенно тех, кто, как вы, пережили сталинские лагеря, унижения, гибель близких, – далекие и страшные времена и события навсегда в памяти, не отпускают? Правда, об этом сейчас пишут и говорят все меньше.

– Да, как же все перекосилось. Вот вы говорите «те далекие и страшные времена»…

– …я произношу эти слова с горечью и сочувствием к вам, человеку, отсидевшему в лагерях и тюрьмах целых 17 лет.

– Быть может, вы и правы, со стороны многим и впрямь кажется, что эта тема слишком приелась. Да, это не предмет для «приятных» бесед – гибель миллионов людей, которые были уничтожены ни за что ни про что. Я все больше убеждаюсь, что, не пережив того, что было, человеку невозможно понять ни нашей истории, ни судьбы моего поколения, да, наверное, и самого себя. Какой мне толк обижаться на то, что люди словно отмахиваются от этой темы: дескать, что было, то было… Может быть, так устроена человеческая память: лучше запоминается хорошее, чем тяжкое. Это и прекрасно, иначе, наверное, человек не смог бы жить.

– Илья Эренбург в своей эпохальной книге воспоминаний «Люди, годы, жизнь» сказал: «Тяжело тому, кто все помнит».

– Вот и я уже, чего греха таить, благословляю свою память за то, что она имеет способность отключаться, забывать.

– Память для писателя – самое главное. Вспоминаю, как в годы перестройки вы принесли в журнал «Огонек», где я тогда работал в отделе литературы, свой рассказ. «Саночки» были напечатаны, и после этого советский народ, ваш многомиллионный зритель, с ужасом узнал о том, что Георгий Жженов провел много лет в сталинских лагерях. Знаю, что сейчас вы пишете воспоминания. А почему так долго их не писали?

– Если честно, мне казалось, что тема репрессий давно приелась. И еще – если Варламу Шаламову как писателю разрешалось вести какие-то записи, то мне в лагере было заявлено: «За найденный клочок исписанной бумаги – расстрел». Вот я и вспоминал свою прошлую жизнь, целых 85 лет. В конце года выйдет моя книга воспоминаний «Прожитое». Как раз вы застали меня в работе над гранками книги. Теперь и умирать не страшно, кое-что о своей жизни я успел рассказать людям.

– Любопытно, писали на машинке или диктовали?

– Упаси бог, я даже редактора не терплю, такой привередливый. Все делаю сам.

– О судьбе ваших братьев рассказываете в книге?

– А как же… Один брат погиб на Печоре в лагерях, другого в Мариуполе расстреляли фашисты. Расстреляли на глазах у матери. Мариуполь, где мы жили, был оккупирован, брат работал на химическом заводе. Стоял он как-то на улице, разговаривал с друзьями. Подошел румынский офицер и говорит: «Снимай часы». По рассказам мамы, Сергей стал увещевать офицера, а тот, вытащив пистолет, заорал: «Снимай часы». Сергей нагнулся к товарищу, что-то ему прошептал, тот кивнул головой, и Сергей ударил офицера по морде. Тот покатился, а ребята бежать. В это время из-за угла появились автоматчики, ну и обоих расстреляли. Мать все это видела в окно.

А Володя в печорских лагерях зачах от дистрофии.

Я снимался на Севере в каком-то фильме и попросил уполномоченного МВД навести справки о брате. Шла перестройка, с реабилитационными делами стало легче, и он раздобыл для меня бумажку, в которой было сказано, что места захоронения не сохранилось. Как же непредсказуемы судьбы людей! Недавно я был с театром в Израиле, и после спектакля ко мне подошел человек, представился: «Яков Наумович». Оказалось, он тот самый следователь, который когда-то на Печоре выдал мне справку о брате. Я говорю: «Как же вы сюда попали?» «Эмигрировал», – ответил он. «Чем занимаетесь?» – «Да ничем, мы тут, несколько бедолаг, купили транспортное средство по уборке улиц, скооперировались бригадой и зарабатываем себе на жизнь». Я говорю: «Это вы-то, коммунист, следователь с высшим образованием, убираете улицы здесь, в Израиле?» – «А здесь мое прошлое никому не нужно и никого не волнует. А жить-то надо. Между прочим, чтобы попасть на ваш спектакль, мы с женой тянули жребий на один билет. Потому что для двоих слишком накладно. Мне хотелось встретиться с вами».

– В вашей биографии есть фантастический случай, когда мама прислала вам в лагерь продуктовую посылку, а получили вы ее только через три года. Не могу понять, как же все-таки это произошло?

– Ответить трудно, и здесь, между прочим, хочу еще раз поблагодарить, царствие ему небесное, Александра Ивановича Лебедя, губернатора Красноярского края, который, принимая меня, подарил не что иное, как мое «тюремное дело». Так вот, если вы просмотрите весь этот ворох бумажек, переписок, циркуляров, казенного общения чиновников друг с другом, учреждения с учреждением, которые так или иначе имели отношение к моему передвижению по лагерям, ссылкам, сидкам и тюрьмам, вы поймете, что одна жизнь реальная, так сказать, очная, шла сама по себе, а канцелярская, тюремная, бериевская – сама по себе. Поэтому я бы так ответил – жизнь и быт в заключении шли вне зависимости от всяческих внешних событий. При этом, хочу сказать, не однажды Божья спасительная длань опускалась на мою голову. Я мог погибнуть тысячу раз, но что-то спасало меня от смерти, вот и случай с посылкой из этого ряда. В 43-м году я, будучи больным цингой, отмахал пешком по тайге 10 километров, чтобы добраться до «прииска 17», где меня дожидались две посылки, отправленные матерью еще в 40-м году. До прииска я сумел дойти, и хотя все содержимое посылок за три года испортилось, этот переход помог мне понять, что человек и в таком аду может выжить.

– А что все-таки было в посылке?

– Да что перечислять. Я получил прессованную массу из сахара, соли, круп, тряпок и газет…

– Дорогой Георгий Степанович, и впрямь сказано и написано про сталинские лагеря много… Но один вопрос, мне кажется, все равно останется без ответа… Вас дважды арестовывали НКВДэшники, вы отдали системе 17 лет своей жизни. И я рискну задать этот вопрос: как же все-таки, простите, вы не сошли с ума?

– Как тут ответить? Я был молод, здоров, старался не влезать в сложности и тонкости психического состояния своего организма, ведь интеллигенция гибла не столько от непосильного труда, холода и голода, сколько от того, что сознание людей не могло переварить того, что оно фиксировало. А фиксация была только одна: реакция на зверства, смерть, унижение человеческого достоинства… Я был достаточно сильным молодым человеком с крепкой нервной системой и, не удивляйтесь, видимо, достаточно легкомысленным. Потому что сумел принять законы человеческого (нечеловеческого) существования в лагерях. То есть мое сознание как бы парило над всем этим адом.

– Еще один вопрос на эту тему. Я слышал, что вас выпустили на свободу за ваши творческие актерские успехи. Будто бы начальству понравилось, как в магаданском театре в одной пьесе вы сыграли роль царевича Алексея.