— Сейчас мы их умоем.

Шура подождала, когда вступит в дело аккордеон, затем низким, будто вытягивая из себя слова, голосом запела:

И точно по команде сбившись в кучу, ветераны мощно в один голос подхватили слова «Дунайских волн». Это стало сюрпризом не только для американцев, но и для Порогова. Оказалось, что ветераны уже хорошо знали этот текст, они отрепетировали песню за то время, пока добирались от Иркутска до Чукотки. В ночное небо Аляски, возможно впервые в ее истории, летели слова славянского гимна, и, слушая его торжественно-плавную, печальную мелодию, американцы сразу как-то замолкли и сидели тихо-тихо, как птички перед дождем.

Но Шура очень быстро расшевелила их, она, как только закончили вальс, запела совсем иную песню:

Американцы задвигались, начали прихлопывать. Николай гадал, будет Шура петь тот куплет, где звучало требование отдать эту землю обратно России. Спела, но сделала ловкий ход — не останавливаясь, сразу же перешла к песне из кинофильма «Серенада солнечной долины», как выяснилось, одной из любимых среди американцев песен Второй мировой войны. Американцы начали хором подпевать. Но Порогова больше всего поразило, как Гордеев, поглядывая на грудастую распорядительницу, вдруг проявил полное знание текста и низким дворовым голосом с хрипотцой начал подпевать:

И, протянув руки в сторону распорядительницы, уже, как ему казалось, совсем по-американски со страстным призывом выдыхал:

— Вот из ё нейм?

Полищук, покачиваясь, подошел к Гордееву, сказал, что преклоняется перед ветеранами, что очень любит его, и попросил на бис повторить «Чучу». Петр Яковлевич сыграл мелодию без слов, но Полищук потребовал, чтобы он еще раз для всех спел эту замечательную американскую песню. У Петра Яковлевича сердито поползли вверх брови.

— Все, Сергей Борисович, больше играть не буду, — сказал он. — Не видишь, народ хочет поговорить, пообщаться. Если надо, дома споем.

— А я желаю послушать. Мы ведь тебя любим. Для чего мы тебя в перелет взяли?

— Для того, чтоб перелет был оправдан, для того и взяли.

— Ты не кочевряжься, играй!

— Ты актера Владимира Ивашова знаешь? — неожиданно спросил Полищука Гордеев. — Ну тот, который в «Балладе о солдате» играл? Так вот в другом фильме, не помню его название, он исполнил другую песню. Там были такие слова:

Второй раз Полищуку повторять было не надо. Сжав губы, он отошел в сторону. Когда Порогов уже собрался идти в номер, к его импровизированному столу подошли Гордеев с Романовой и сказали, что с ним хочет познакомиться сенатор от штата Аляска, потомок генерала Барклая де Толли, владелец золотых приисков и соучредитель компании «Северовостокзолото» Рон де Толли. Николай увидел примерно одного с ним возраста мужчину, на голове у того была черная с желтой окантовкой военная пилотка, грубоватое, совсем неаристократическое лицо. Встреть он такого где-нибудь в Киренске, и вполне мог предположить, что это пришедший на торжественное собрание и одетый по такому случаю в цивильный костюм рабочий леспромхоза.

Романова перевела, что Рон де Толли рад, что в составе делегации есть русский летчик и сенатор, и приглашает господина Порогова полетать на его частном самолете.

— Если вы согласны, то он даст нужное распоряжение, и утром можно будет выехать в аэропорт, — сказала она.

— Это сын того Толли, с которым я познакомился во время войны, — сказал Гордеев. — Я ему передал фотографию отца, он был растроган.

Порогов заметил, что чем дольше живешь, тем чаще оборачиваешься назад, точно входишь в темный чулан и, подсвечивая фонариком, рассматриваешь старые, давно оставленные вещи: авось что-то сгодится и в нынешней жизни. Погрузившись в свои аляскинские воспоминания, он, как сквозь сон, слышал обрывки долетающих до него дачных разговоров, иногда мелькали знакомые города, фамилии летчиков.

— Я говорил Плучеку и Полищуку, что американцам не Москва нужна, а Сибирь, — доносился до него голос Мартынова. — Полеты из Чикаго в Юго-Восточную Азию. Промежуточная посадка. Я им втолковывал: ребята, найдите специалиста, заплатите ему. Нужно все просчитать. Новосибирск, Красноярск или Иркутск. Предпочтительно Иркутск. Там рядом Байкал. Вот увидите, американцы клюнут. А мы им поможем… Но они заладили: у нас, мол, уже есть Бонд…

— Ольга Филимоновна, вы меня уж извините, — выйдя на банное крылечко, напомнил о себе Порогов. — Бревна перепилены. Баня топится. Мне пора возвращаться.

— А чего вы торопитесь? — сказала Ольга. — День хороший, могли бы еще посидеть. Завтра выходной. И после такой работы в баньке можно попариться.

— Да нет, у вас свои дела, у меня — свои.

— Воля ваша. Только я еще с вами должна рассчитаться.

— С этим можно и подождать, — сказал Николай. — Вы еще, надеюсь, придете на футбол?

— Конечно, приду. Вы подождите минутку. Я же обещала вас отвезти обратно.

Ольга ушла за чем-то в дом, Николай уложил в мешок бензопилу.

— Мужики, вы меня извините, но только Иркутск можете выбросить сразу же, — сказал он Мартынову. — Полоса там короткая, рядом с городом. Самолет с полной коммерческой загрузкой не взлетит. Кроссполярный маршрут сокращает время в пути на шесть часов. Это огромный плюс. Можно брать больше груза и меньше топлива. То, к чему стремится каждая авиакомпания. Но короткая полоса не позволит сделать это.

— О, да вы, господин поручик, я вижу, не только бензопилой можете, — удивленно протянул Александр. — Откуда такие познания?

— В отличие от классика, я всю жизнь был наемным рабочим, — засмеялся Порогов. — Но после школы по неосторожности окончил летное училище. И по недоразумению отлетал командиром корабля двадцать пять лет. Облетел весь Союз, бывал и на Аляске.

— А сейчас такой человек, с таким опытом в парке с ребятишками мяч гоняет! — воскликнула подошедшая Ольга.

— Спасибо за комплимент, — сказал Порогов. — В свое время я пытался рассуждать, что буду делать, когда дверь в кабину пилотов будет захлопнута. Глядел на тех, кто переступил эту черту, и понимал — в сторожа.

— Кто знает, вы, может быть, еще и переодетый агент ЦРУ, — пошутил Мартынов, — который специально попал в зону, чтобы узнать все наши секреты.