Внезапность ее постоянного присутствия рядом с ним вызвала головокружительное чувство, неприятное и извращенно пьянящее одновременно. Он сам не понимал, во что втянулся, причем с кем-то еще более отвратительным, чем он сам, хотя и в другом смысле. Он по-прежнему придерживался идей социальной справедливости, честности, равноправия во время величайших бед, когда-либо настигавших цивилизацию. Выступал – хотя и безуспешно – против последних катастрофических стадий экономического неравенства и налоговых льгот для богатых. Карен практически символизировала все, что он ненавидел и обвинял в обострении кризиса, поэтому он с самого начала понимал, что соблазняет дьявола. Но в его интимной жизни не было места разуму, и его интерес к Карен являлся не чем иным, как саморазрушением. В то время он понимал это, но до сих пор и представить себе не мог, насколько катастрофическими будут последствия его импульсивного желания и что она полностью разрушит его мир.

Рассмешить Карен было слишком легко, и он не мог сдерживать себя во время флирта. Как и не мог ограничивать свое дерзкое и легкомысленное обаяние. Его харизма вибрировала и сияла ярче, чем когда-либо. Он чувствовал, что им манипулируют. В отеле они обменивались сообщениями. В основном она писала ему. Он был ослеплен вниманием, возможными профессиональными преимуществами от этой связи, внезапным неадекватным желанием затащить могущественную женщину в постель. Поэтому когда Карен, заключив в конце конференции свои последние соглашения, пригласила его выпить, он согласился.

Ее гостиничный номер походил размерами на цокольный этаж таунхауса и был обставлен роскошью, которую, как Отцу казалось, мог потребовать себе лишь тиран. И едва он оказался в ее апартаментах, что-то в ее слишком гладком лице, ее тактическом декольте, ширине и плотности ее бедер и ягодиц сделало из него распутного глупца, заставило корчиться от безрассудного, горячего желания, кислотой расплавляющего его нутро.

Когда ее охрана закрыла дверь и оставила их наедине, Отец почувствовал себя дрейфующим в теплых, глубоких водах слишком далеко от знакомых берегов, но даже это возбуждало его. Трезвое осознание его собственной распутной натуры стало меняться местами с внезапными иррациональными желаниями, от которых у него кружилась голова.

После секса он в одно мгновение понял, что совершил серьезную ошибку и оказался в неловком положении. Покидая в тот вечер ее апартаменты, он испытывал легкую тошноту от тревоги. Хотя, когда несколькими часами ранее он входил в тот же самый номер, у него перехватывало дыхание от возбуждения.

За ужином она очень хотела произвести на него впечатление и вела большую часть разговора, выбирая темы, в основном связанные с ней или ее представлением о себе: ее достижения, казалось бы не требующий усилий достаток, версия прошлого, в которую он не поверил, и ее знакомые, с акцентом на мировых лидеров. Также Карен делала ему небрежные соблазнительные намеки на его потенциал в ее мире. Но с каждой минутой она нравилась ему все меньше и меньше, он чувствовал в этой женщине глубокую, неугасимую ярость, проявляющуюся в готовности судить и критиковать конкурентов, реформаторов или противников ее интересов. Чем больше она пила, тем больше черт своего характера она раскрывала. Карен ненавидела молодых женщин, и он подозревал, что в своей профессиональной жизни она заставляла их страдать. Она проявляла признаки ревности при малейших упоминаниях его прошлых отношений. Словно акула, учуявшая кровь в воде, кружила вокруг его слишком близкой связи с его начальницей, Дайан. Он был вынужден лгать, чувствуя инстинктивную потребность защитить своего босса.

И чем больше Карен пила, тем больше говорила и тем сильнее Отец чувствовал себя не в своей тарелке; посторонним, теряющим ее интерес к себе. Она знала все, что хотела знать. Быстро назначила ему роль, как он предполагал, пустого сосуда с не имеющим значения прошлым, который она заполнит своими собственными суждениями и стремлениями. Его неприязнь быстро превратилась в отвращение, которое, правда, смешивалось с животным желанием, делая его похоть уродливой, взрывоопасной, настойчивой, даже мстительной. Он отправлялся к ней в постель, охваченный всеми этими неправильными чувствами.

Его отвращение проявилось в жесткой оценке, которую он дал ей, едва они оказались у нее в спальне и стали раздеваться в тусклом свете торшеров. Пластиковая маска надменного безразличия, густые волосы, причесанная, напедикюренная, наманикюренная иллюзия, грузное тело, спрятанное в шелковых складках дорогих английских костюмов – все это в совокупности внезапно погасило его пыл. Последним откровением стало само обнажение плоти – он будто оказался перед лицом ослепительно-белого безумия в камере для допросов, превращенной в пентхаус. Карен внимательно следила за его взглядом, стараясь разглядеть хотя бы намек на разочарование. Поэтому он сосредоточился на чулках, мелких деталях нижнего белья, холодных глазах и позволил всему этому кружиться в своем пьяном мозгу, чтобы пробудить в себе возбуждение.

В постели она быстро открылась ему. Была голодной, совершенно лишенной застенчивости, но Отец чувствовал в ней плохо скрытое пресыщение. Она устроила представление, которое показалось ему наигранным и даже вульгарным. Стала агрессивной, жестокой, что было для него чересчур. Скалила зубы, тянула его за волосы, пока из глаз у него не пошли слезы. Гляди, какая я замечательная любовница, страшная в своей страсти: еще одна похвальба среди многих, которые он услышал в тот вечер, когда после второй откупоренной бутылки вина ее самовозвеличивание стало просто чудовищным. Эта неуравновешенная тиранша поглотила его, и Отец почувствовал опасность, растущую, как облако газа из невыключенной плиты на маленькой кухне. И все же, несмотря на этот звоночек, он расслабился.

Когда его похоть сняла последние запреты, которые не смог стереть алкоголь, ее готовность унизиться стала такой же исступленной, как и его собственная, и вызвала тревогу, способную испортить ему удовольствие. Вся постельная сцена была какой-то неправильной: грубой, торопливой, неуклюжей, агрессивной с обеих сторон. И когда его оргазм утих, его отвращение к себе достигло апогея.

Сопротивление вызвало бы недовольство. Он попал в расставленные силки. Внезапно оказался у нее в долгу, как если бы подписал контракт, не читая то, что написано мелким шрифтом. И когда последние пестрые обрывки его страсти к этому приключению развеялись, его параноидальный разум заподозрил, что с того момента, когда они установили зрительный контакт на конференции, он стал частью какой-то стратегии.

Тогда впервые аферист внутри него заговорил сразу после секса: почему мужчина и женщина не могут просто наслаждаться близостью и привязанностью без каких-либо бзиков или осложнений? Аналогичная позиция всегда воспринималась его любовницами с холодом и презрением. Карен не была исключением. Таким взглядом на обязательства следовало бы делиться до секса, а не после. Но подстрекаемые страхом, эти слова хлынули у него изо рта и прозвучали по-клоунски наигранно. Натягивая брюки, он чувствовал себя особенно худым, жалким и бледным. Но одевался слишком быстро, чтобы она не заметила его спешки.

В тот вечер его постепенно угасающий энтузиазм заставил Карен напрячься и разозлиться. Возможно, она почувствовала зарождающееся в нем беспокойство и поспешила переспать с ним, чтобы отрезать ему пути к отступлению.