Постукиваю карандашом по столу, удивляясь, что это весьма разумное решение вызывает у меня боль в груди.

– Кроме того, когда вернусь из Италии, я посмотрю видео, а также замучаю вас демонстрацией своих фотографий. Да, кстати: можно, я привезу Лорен подарки из Италии?

– Ладно, договорились. С нетерпением ждем возможности пообедать с вами. А в среду все как обычно?

– Конечно, я ведь не могу пропустить такое – последняя репетиция, можно считать, я увижу концерт. К тому же Лорен еще должна мне ужин с «настоящей едой».

– Хорошо. Спасибо. И… Кирби…

– Что?

– Спасибо, что спросили насчет подарков. Мне очень приятно, что вы не забыли наш разговор. И спасибо за ваше отношение к Лорен. Вы необыкновенно хороший…

– Молчите, – устало прошу я. – Не стоит об этом.

Я решила, что уже давным-давно наступила моя очередь вломиться к кому-нибудь в кабинет, и, естественно, выбрала кабинет Бэннинга. Я довольно успешно избегала его всю прошлую неделю после того необъяснимого случая, когда нами овладело пылкое… нечто… в конференц-зале. Впрочем, Бэннинг все равно проводил много времени с членами совета директоров. Наверное, придумывал, как от меня избавиться.

Так чего же он хочет: переспать со мной или уволить? Наверное, и того и другого.

– Привет! – говорю я, бесцеремонно распахивая дверь.

Забавный процесс – неудивительно, что все так делают. Громко захлопываю ее – просто так, ради развлечения.

– У тебя есть минутка?

Бэннинг потягивается, заводит руки за голову и откидывается на спинку кресла – само спокойствие и уравновешенность.

«Да, да, приятель, я все вижу. Уж я-то знаю твое спокойное отношение к моей персоне. Я ведь та, кого ты тискал в конференц-зале, разве не помнишь?»

Пытаясь быть как можно более безразличной и даже хамоватой, думая об этом, добиваюсь лишь того, что краснею, так что мою стратегию не назовешь успешной. И это жутко меня раздражает. А также то, как аппетитно он смотрится в черных брюках и белой в серую полоску рубашке с закатанными рукавами.

– Послушай, что я скажу. За последний месяц несколько человек, не знавших о пари, назвали меня хорошим человеком. И моя маленькая ложь не имеет значения, потому что я говорила неправду для их же блага. А если ты спасаешь кому-то жизнь, это тоже должно считаться… И наконец, отказаться от концерта – большая жертва, так что, даже если я не буду использовать свою почетную сестру или ее мать, этот случай должен обязательно пойти в счет. – Изрядно запыхавшись, замолкаю.

Во время моего сбивчивого монолога Бэннинг распрямляется, встает из кресла, выходит из-за стола, приваливается к нему и складывает на груди руки.

– Позволь поинтересоваться – о чем, черт побери, ты вообще толкуешь?

– О пари. Я победила. Ты проиграл. И покончим с этим. – Поворачиваюсь и берусь за дверную ручку.

– Не так быстро, Грин, – произносит он.

Я опять оборачиваюсь – можно сказать, заставляю себя это сделать.

– Что? Я еду в Италию и остаюсь на работе. Я взяла новых сотрудников, которые действительно занимаются делом и не зря получают зарплату. Отдел маркетинга ни когда еще не приносил столько пользы, и меня даже назвали хорошей. Не один человек, а несколько. Значит, ты меня не увольняешь, и я еду в Италию. Все, конец.

– Не совсем, – отвечает он, улыбаясь мне. Неторопливой, таящей опасность улыбкой. Он будто говорит: «Я хочу видеть тебя обнаженной».

А может, у меня просто разыгралось воображение. Я вздрагиваю.

– Что еще? Ты все равно собираешься меня уволить? Для этого и собирал совет директоров?

Бэннинг делает шаг ко мне.

– Нет, не угадала. Я о публичном извинении. Когда и где?

– Что? – Не сразу понимаю, о чем речь.

Ах да! Публичное извинение, потребованное мной при заключении треклятого пари.

– А, ты об этом… Ладно, забудь. Наплевать. Я просто хотела, чтобы ты понял.

Я вновь порываюсь уйти, но он кончиками пальцев ловит меня за запястье.

– Кирби, я тоже хотел лишь одного: чтобы ты сама поняла, какой ты хороший человек. Я всегда это знал, но ты отпугивала подчиненных и всех вокруг своими колючими шипами. Ты хоть сама понимаешь это?

Моим первым желанием было поспорить насчет «колючих шипов», но сладкая дрожь, разливавшаяся по телу, начиная с запястья, которого он касался, сделала меня неспособной к трезвому мышлению. Почти.

«Никаких романов с начальником, никаких романов с начальником…»

– Если отвечу «да», то получу отпуск? – Поднимаю голову и смотрю Бэннингу прямо в глаза; он так близко, что я ощущаю его дыхание на своем лице.

– Если ответишь «да» – получишь меня, – заявляет он, а я едва успеваю осознать, что это самая наглая фраза, которую я слышала в своей жизни, – и тут он целует меня.

Бэннинг целует меня, и тот же жар, те же лед и пламя, что я чувствовала до этого, охватывают меня. Но этого мало, я хочу большего и запускаю руки в эти восхитительные волосы, притягиваю его к себе… Мне так хорошо, так замечательно… И вдруг открывается дверь.

– С ума сойти! – раздается изумленный голос его ручного грифа… то есть секретаря.

Я отстраняюсь от Бэннинга и в оцепенении смотрю на нее.

Она таращится на нас – губы поджаты, глаза возбужденно блестят в предвкушении сплетен. Моя душа уходит в пятки. Столько лет работать – и в одночасье разрушить все, дав окружающим возможность думать, что я продвигаюсь по карьерной лестнице исключительно через постель.

– Вон отсюда! – грубо, хрипловатым голосом произносит Бэннинг, но уже слишком поздно.

Я наблюдаю, как за ней закрывается дверь, и будто слышу, как с грохотом рушится моя карьера, затем руки медленно сжимаются в кулаки и возникает желание по чему-нибудь стукнуть.

– Как ты мог?! – Я в дикой ярости.

Если бы взгляд мог обжигать, Бэннинг превратился бы в пепел.

– Как ты мог так унизить меня? Ты разве не понимаешь, что теперь будет? – Отхожу, сжимая и разжимая кулаки и пытаясь сдержать слезы. – Эта стервятница уже включила линию экстренной связи и сообщает всем и каждому, как Кирби Грин проложила себе путь наверх. Завтра я стану всеобщим посмешищем, а к началу следующей недели полностью потеряю авторитет. Ты подсидел меня самым подлым образом, Стюарт!

– Кирби, я не хотел… дверь ведь была закрыта… что значит – подсидел? Ты ведь тоже меня целовала! – Он потрясен до глубины души.

Горько усмехаюсь:

– Да, конечно. Но ты ведь большой начальник. Поэтому насмешки достанутся только мне. Большое спасибо. Если я не подам на тебя в суд за сексуальное домогательство, все будут считать меня шлюхой, которая пыталась продвинуться, предложив себя шефу. Понимаешь?